Николай Бредихин - Полковник Вселенной. Интеллектуальный детектив

– Перевербовке? – вскинул брови Анохин. – Как это?

Игорь Валентинович снова заулыбался, включив на полную мощность своё обаяние.

– Всё очень просто, проще некуда: до этого вы работали против нас, отныне будете работать на нас. Здесь нет ничего удивительного, такое часто бывает. Я даже имею полномочия сообщить вам, что мы согласны оставить вам прежнее звание. Да-да, вы останетесь полковником, со всеми вытекающими отсюда правами и привилегиями. Вот видите, как много я для вас выторговал? О подобных условиях можно только мечтать. Я знаю, что вы согласны, по глазам вижу, да и невозможно при таких условиях не согласиться. Вы знаете, кстати, в каком я звании? Всего лишь майор! Так что вы сразу меня обгоните! Ничего не поделаешь, так уж у нас, русских, повелось: блудный сын всегда предпочтительнее праведного. С формальностями мы можем тут же покончить, но если вам нужно время подумать – извольте! – Он наклонился к Анохину. – Только не говорите мне сразу «нет». Как вы понимаете, для вас это единственная возможность остаться в живых.

– Ну, речь здесь, как вы и говорили, Юрий Николаевич, идёт о знаменитых брежневских психушках, специалистом по которым вы меня столь незаслуженно считаете. Да, помню, было у меня несколько небольших статеечек: использовал материал, который собирал когда-то к книге, но уж знатоком в этой области меня никак не назовёшь.

– А как вы вообще этой темой заинтересовались?

– Я и не интересовался, собственно. Просто увлёкся как-то историей русского юродства, а там незаметно дошёл и до наших дней. Мы ведь о лагерях да захоронениях кое-что уже знаем, но есть ещё они – невидимые миру слезы. И если те мои статьи до сих пор у вас в памяти, то вы обратили внимание, наверное: ни патологии, ни политики – мной в них исследовалась лишь одна, всего лишь одна линия: «блаженненькие», как их когда-то в народе называли. Считалось, что они оттого таковы, что вобрали в себя боль мира, что они ближе к Богу, а оттого и не могут найти себе место среди «нормальных» людей.

Шитов кивнул.

– Да, вы правы, конечно. Я сейчас как раз Карамзина перечитываю, помните тот эпизод, когда Грозный, прежде чем учинить после Новгорода погром в Пскове, пришёл к Николе Салосу с поклоном, а тот бросил к его ногам кусок сырого мяса? Царь взбеленился: «Что ты, я сырого мяса не ем. Да и Пост сейчас Великий!» «Так отчего же ты вновь хочешь учинить людоедство?» – был ему ответ. И Грозный смолчал, от Пскова отступился. Вот ведь люди были, даже цари на них руку поднять не осмеливались.

Крупейников покачал головой.

– Эх, не верьте вы всему, что написано, дорогой Юрий Николаевич. Тот случай, что Карамзин приводит, никакими авторитетными источниками не подтверждён. Слухи, легенды, основанные большей частью на «трудах» иностранных авторов – несть им в истории нашей русской числа. Равно, как и мифам о том, что «цари руку не поднимали». Поднимали, голубчик, ещё как поднимали. И во времена Ивана Грозного арестовывали «юродов» сих и уничтожали, и до него, и после. Правда, делали это втихомолку, осуждения народного побаивались, но кара за невоздержанность на язык всегда была у нас неминуемая.

– Ну а как же Василий Блаженный? Что вы о нём скажете?

Крупейников рассмеялся в последней попытке прогнать непонятное напряжение, владевшее им.

– Так, батенька, тут уж вы совсем попались. Василий-то Блаженный, да будет вам известно, как раз и знаменит был тем, что ходил по Москве голый (то есть одетый по минимуму – в рубище) и многословием особо не отличался (характерный для юродивых обет молчания), больше объяснялся жестами, глоссолалиями, я уж не говорю о том, что умер он ещё до создания Грозным опричнины. Даже об Иване Большом колпаке нельзя утверждать достоверно, что он и в самом деле Годунова изобличал.

– Что ж, поймали вы меня, Александр Дмитриевич, – раздосадованно пожал плечами Шитов, – сдаюсь, никак не ожидал, что окажусь таким профаном. Но где же ваша книга? Она бы меня вмиг просветила.

– Книга? Так ведь я вам привожу факты, в достаточной степени исследованные и до меня, вот только почему-то принято считать, что после Соловьёва да Ключевского русская история как наука вымерла. А она с тех пор далеко ушла. Так что книгу хоть завтра, Юрий Николаевич, и не одну, а сколько изволите. Но кто же возьмётся их издать? Уж не вы ли? А посему давайте-ка лучше вернёмся к роману, мы и так слишком далеко в сторону от него отвлеклись. Конечно же, тут чистейшей воды фантастика: неверна, в частности, сама постановка вопроса. Герой здесь одновременно подвергается двойному насилию: не только со стороны врачей, но и со стороны «больных». То есть чисто искусственно переносится схема тюрьмы – зверства уголовников над политическими. Чепуха, одним словом: слышал звон, да не знает, где он. В том-то и ужас как раз, что в действительности всё было гораздо обычнее, гораздо страшнее: электрошок, укол. Вроде как Федот, да уже не тот. А «не тот Федот» уже ни о чём не расскажет, опять же – вроде как есть человек, а и нет его. Вот и попробуйте что-нибудь доказать, собрать какой-то материал. Есть, конечно, кое-что проскальзывает, но на что тут надеяться? На то, что какой-нибудь палач из той же Сычёвки или откуда ещё в этом роде мемуары покаянные напишет? Так ведь опять вся история будет лишь с его слов. То есть, как вы уже поняли, тема эта весьма обширная и в двух словах её не пересказать, так что судите сами, в сколь трудное положение вы меня поставили. Но вы же меня из него и вывели, предложив спасительный вариант. Вот отчего я не стал касаться конкретно текста: в нём, должно быть, какие-то аллегории, аллюзии, это явно не по моей части. И вот вам итог моих долгих размышлений, просто справка, пометка – комментарий, о котором вы меня и просили: где, когда, какого рода «больные» помещались, какие методы «лечения» к ним применялись, каков был обычный «исход». Без персоналий, исключительно общий обзор. – Он замолчал, выжидающе глядя на Шитова, затем пробормотал: – Я, впрочем, могу и более детально, совсем уж по полочкам, разобрать…