Владимир Мавродиев - Встретимся завтра

«Ну молодым-то понятно, а вам в «Заре» еще рай божий, в клубе пляшете. Ты вон куда-нибудь в Громки или хоть в Репино съездий…»

«А то я не ездил, у меня сестра в Барбашах, одна осталась больная, всё никак к нам не перевезу. Пляшем… Вот за жильё, за газ, за свет опять накинут, так еще и запоём. А эта… знаешь… – Василий после паузы вернул разговор к пионерлагерю. – Я… уже после армии… поехал как-то в город и там на базаре ту девчонку из лагеря, Светку, увидал… Такой солидной дамочкой стала, что и не подвалил я к ней…»

Он слушал электрика и думал, что вот как оно получается: для одних – стоят себе в сторонке какие-то полуразваленные корпуса того же пионерлагеря или ещё что, а кому-то это память – тихая, скрытная. Вон хоть и пристань их сгинувшая. Сколько на ней было-случалось всякого. Для тысяч людей да за сорок лет. А житьё-бытьё нынешнее…Тут, кого ни послушаешь, у каждого своя кость в горле.

…Отец провёл тогда в заречье всё лето, но каждое воскресенье обязательно приезжал домой и почти всегда с увесистой сумкой сазанов да линей или небольшим, таинственно шуршавшим бедолагами-раками, рюкзаком. Иногда он привозил даже несколько куропаток… «Наши наловчились их сеткой ловить, растянут, замаскируют, глядь – пара штук есть. Их там уйма, стайками бегают, летают плохо. Там даже озеро Куропаткой называется. Слышь, Юрик, Ку-ро-пат-ка!..» – весело рассказывал он.

А однажды, уже весной следующего года, пришёл с работы и объявил, что трест организует садоводческое общество, выкроили себе в тех краях, неподалёку от Волги, хорошее место. Техника основная ещё там, можно быстро провернуть это дело, расчистить территорию, причал временный соорудить, с речпортом договориться о небольшом продлении одного из маршрутов. И не взять ли им тоже участок?

Мать сначала была против, далеко, мол, да по Волге плыть, и вообще, зачем оно надо? На рыбалку и так, без дачи, съездишь, овощей и в магазине, и на базаре завались. За яблоками зимними сестра её, из Иловли придонской, каждый год зовёт. Хоть на «полуторке» езжай да загружай – и у сестры с мужем-агрономом сад большой, и в совхозе на сборе за два дня центнер заработать можно. А уж арбузы, дыни да тыквы – быковские, воропоновские, котельниковские – их по осени в каждый двор продавать привозят, горы целые, чуть ли не на этажи закатывают. До пятака за кило дело доходит. Но отец объявил, что уже согласился, и его даже избрали в организационно-учредительную комиссию. Мать поворчала для виду, а он, девятилетний, с криком «Ура! Дача!» повис на крепкой отцовской шее.

Так когда-то началась их дачная эпопея. И вот, похоже, она шла к концу…

…В кресле съёженно сидела какая-то пожилая сухонькая женщина. Зелёный полумрак мешал разглядеть её получше, но он от неожиданности уже забыл, что хотел отдёрнуть штору. Постояв секунду, прошёл во вторую комнатку и даже прикрыл шаркнувшую дверь.

Лет десять назад уже случалось похожее. Он был в отпуске и неторопко жил на даче один. Как-то, рано утром, до солнца, собрался в Лещёвку за грибами. Стоял июль, почти во всех соседских домах кто-то обитал, поэтому, уходя, он не стал запирать от чужих дверь на замок. К полудню вернулся и застал в доме незнакомого пошарпанного мужичишку. Тот, уже отобедав подручными продуктами, сидел в кухне за столом и нагло курил. Скандал он решил не подымать, за много лет такое случилось впервые. Денег в доме он на видном месте не оставлял. Новый, дорогой и броский, перочинный нож лежал у него в кармане, и взять-то вроде больше нечего было. Лопаты, шланги да посуду тогда не воровали… Ну зашёл, пожрал, пусть уматывает. Равнодушно и даже брезгливо он прошёл в комнату, закрыл дверь, стал молча рыться в письменном столике. Мужичишка, сообразив, в момент смылся.

И сейчас он поначалу тоже рассчитывал на подобное, стоял в комнатке у окна, здесь-то отдёрнув занавеску, прислушивался.

Из большой комнаты донеслись шорохи, тихие шаги.

«Уходит, – подумал он. – Надо в окно глянуть: кто такая. Сейчас дверь входная скрипнет, и выйду».

Но дверь молчала, а вот в кухне вроде что-то скрипнуло.

И он пошел туда.

Но пожилой сухонькой женщины в кухне не было. Там, в стороне от стола, сидела на короткой лавке худенькая темноглазая девушка. Это в зелёной темноте она показалась ему чуть ли не старухой.

Бомжих всяких он видел много, в том числе и в здешней округе. Одёжка на девчонке тоже была вполне бродяжьей. Нетолстый платок или шарф, а поверх него тёмная, кривоватая, залоснившаяся от времени беретка. «Болоньевая» куртка в масляных пятнах, старые косолапые ботинки. Потёртые, перемазанные сажей, с резиновыми мурашками на ладонях, садовые перчатки.