Виктор Ростокин - Откровение Блаженного

Шофер молча курил. Я скованно глядел в лобовое стекло без ясного понимания, что снаружи степь, небо, белый день. Порой в груди начинало больно вздрагивать, трепыхаться, и вновь я обостренно ощущал, какое непоправимое несчастье обрушилось на мою семью.

Да, я думал и об этом: как войду в морг, как увижу сына… Где взять силы и терпение, чтобы выдержать, не сломаться? А надо выдержать, надо! Ведь я отец.

Сумерки. Злополучный райцентр. Двор больницы. Стучу в дверь боковушки. Распахивается… Пахнуло чадом. Нетрезвый бабий голос:

– Ну, чё тебе?

Это развязное «ну» мне уже знакомо по телефонному разговору. Работница морга… Я объяснил, кто я и зачем здесь.

– А-а…

Женщина утерла нос. Замялась:

– Шефа нет. А без него… Хотя он свою работу проделал – вскрыл, посмотрел.

– Я заплачу.

– Курить есть?

Шофер дал ей сигарету. Она впустила меня в морг.

– Ты дед, что ль, ему?

– Отец.

– Ну, ниче. Ступай. Побудь с ним. А я покамест отлучусь.

С печально склоненной головой я подошел к сыну, лежавшему на жестяной кушетке. На миг как бы светло подивился: сынок, какой же ты возмужавший и красивый! Тихо опустился на колени, внимательно вгляделся в его лицо, словно давно не видел. Розоватые губы, нежные щеки. Я погладил его волосы, как часто гладил в детстве. И звал с безмолвной, но раздирающей сердце скорбью: «Проснись… проснись!» Затем стал одевать. С той же ласковой осторожностью, как в детстве.

Вернулась женщина.

– Сам одел? Ну-ну…

Она нетвердо стояла на ногах. Видимо, отлучка потребовалась, чтобы опрокинуть очередную стопку. Я дал ей деньги. И наша машина с печальным грузом тронулась в обратный путь.

И закралась в мою бедную душу задумка: уйти в мир иной вместе с сыном. Как это сделать? Жена прибудет домой утром. Мы приедем в полночь. И будет достаточно времени, чтобы…

Это был временный порыв отчаяния, я в конечном итоге не решился бы на такой шаг. Когда мы выехали на основную трассу, на раздолье мела непроглядная поземка. Водитель затормозил.

– Путь дальний. Опасно в непогодь. Я бы не хотел рисковать.

Решили заночевать в гостинице.

Назавтра день занялся солнечный, покойный.

– Коль задержались, заедем к судмедэксперту и в РОВД, – сказал я.

Через три часа мы на невысокой скорости двинулись домой. Ни на секунду меня не покидало ощущение: за спиной в гробу сын. Ощущение жуткое, горчайшее, обреченно-нескончаемое. Несчастье не поддавалось полному осмыслению, охвату сознанием. Оно все более отравляло, убивало…

На закате мы приехали в поселок.

Последняя Алешина ночь в родном доме, где родился, рос, учился, просто жил. В щелках век голубели глаза, словно хотелось ему как можно дольше насмотреться на белый свет. «Помнишь, сынок, как ты любил разглядывать мои лесные скульптуры? Помнишь, как я на велосипеде катал тебя по околице, мы любовались на цветы и ты мне говорил: «Их рвать нельзя. Им больно будет». Помнишь, как я укладывал тебя в кроватку, целовал твои глазки и ты с улыбкой засыпал?..» Я сидел рядом и разговаривал с ним. Он меня слышал. И – рыданья мамы и сестры. Потом я трогал его лицо, волосы и все просил, просил пробудиться, хоть на минуту.

Поздним вечером погасили свет. Я и жена легли на диван. Он – рядом…

Вечером перед сном он смотрел телевизор. Я о чем-то его попросил: как бы тем самым нарушал отдых… Впервые увидел его столь резким. Даже во гневе. А всегда был невозмутимо-спокойным, доброжелательным, тактичным.

Такая выпала ему доля-судьба… По воле Господа Бога… Его карма… Наказание… Рок… Разные я слышал толки, пересуды, неосторожные намеки. Слушал… и не слушал… Вселенная есть Вселенная. Она – тайна. Она – всемогуща. И с ней нельзя не считаться. А более того, благоговеть перед ней, трепетать, холодеть и теряться разумом: ее до конца не постигнешь. Благо, есть великая книга – Библия. И этого Источника достаточно, чтобы понять, осознать окружающее нас, ни на миг не дающее нам покоя и удовлетворения.

Предчувствия. Догадки. Домыслы. Мифы… Неведомые ощущения. Они роились, путались в моем сознании. Порой возникали по отдельности, как бы освещенные изнутри. Становились ясными, понятными. Потом вновь улетучивались, исчезали, оставляя во мне противоречие, резкое продолжающее волновать чувство. Если Божья кара, то за что? Мой сын только что начал жить, был мягок и кроток душой. Я же всегда славил Христа, был милосерден к нуждающимся, восторгался, оберегал Природу. Нет и нет! Не поднимется Десница Пресвятого! Тут возымели место, возобладали верх темные силы. Нынче им просторно и вольготно! Набрал сатана со своими «земными верноподданными» обороты! Любо им расправляться с беззащитными сторонниками Чистой Веры.