Алекс Игорь А. - Право человека

В основном же все его необычайно скромные познания о других странах основывались на обрывках случайной, непроверенной, а потому заведомо неточной информации. Из-за этого иногда случалась довольно престранная путаница, и миловидные улыбающиеся люди с картинок с усмешкой замечали в адрес моряка: «Вчера вы, помнится, говорили, что в стране людей с чёрной кожей не бывает слонов? Как же вы утверждаете сегодня, что они часто на них охотятся?». Тут уж моряк с фотографии укоризненно глядел на мальчика и, вздохнув, начинал неумело выкручиваться, с большой осторожностью подбирая слова: «Нет, это всё правильно, просто дело в том… Слоны живут только там, где жарко, а люди – они могут жить там, где им нравится…». Тон моряка при этом был не очень уверенным, а фразы, произносимые им, казались излишне растянутыми и неубедительными, но обычно этого вполне доставало, чтобы вернуть рассказчику утраченную было репутацию. Впрочем, в этом кругу ничто не могло послужить поводом для каких-либо разногласий и ссор, тем более, что мальчик очень тщательно следил, чтобы никто не из-за чего не испытывал недовольства.

Ещё на одной из картинок, служащих иллюстрациями для рассказов, были изображены несколько похожих друг на друга деревянных мельниц с большими разлапистыми крыльями; сквозь крылья одной из них остро пробивался солнечный луч – и казалось: ещё немного, и крылья сдвинутся с места. Мама, едва умевшая читать, в своё время как смогла объяснила ему, что когда начинают вращаться от ветра крылья, то каменные жернова там, внутри, перемалывают зерно в муку, из которой затем пекут хлеб. Запутанное объяснение ровным счётом ничего ему не объяснило, но удовлетворило полностью. Крылья должны вращаться – и это главное, что он усвоил про себя. Теперь ему очень хотелось когда-либо понаблюдать за их полетом, несмотря на то, что страны ветряных мельниц, как он знал, находятся где-то очень-очень далеко отсюда.

Однажды утром он проснулся от громкого ворчания дяди, сопровождающегося робкими и приглушёнными мамиными всхлипываниями. Осторожно выглянув из-под одеяла, мальчик увидел, что она, совершенно голая, стоит боком к нему совсем близко у отмытого до блеска окна – так, чтобы на неё падал свет, широко расставив ноги, а злющий старик с нескончаемым потоком проклятий исследует её тело, щупает ей горло, ожесточённо мнёт коричневыми жилистыми ладонями плотные мамины груди и беспрестанно грозит испуганной женщине сжатыми кулаками, сильно испещрёнными старческими прожилками. Затем он, скрючившись в три погибели, рывком заставил её, раздражённо ударяя ладонью по внутренней стороне бедер, раздвинуть ноги ещё шире и принялся, пристально щурясь, вглядываться в то место, где под округлым и упругим жёлтым материным животом росли треугольником тёмные волосы. Мама стояла молча, сложив руки у груди ладонь к ладони, сдержанно всхлипывая, то и дело поднимая голову вверх, кусала губы и вытирала слезы, избороздившие блестящими полосками её раскрасневшееся от пощёчин лицо.

Зрелище это, столь необычное, непонятное и оттого откровенно запутанное и страшное, настолько поразило мальчика, что он, позабыв о всяческой осторожности, облокотился и привстал на кровати.

Дядя оторвался от своего пугающего занятия, с неожиданной живостью выпрямился и сунул свое оскаленное лицо с выпученными от злости глазами прямо в лицо матери, громко прошипев очередную порцию сдавленных и плохо разборчивых проклятий. Затем, поочерёдно и быстро облизав несколько раз подушечки пальцев на обеих руках, он обтёр их о грязные, с застаревшими пятнами от фруктов заскорузлые штанины, встал, на этот раз, на колени, вновь прищурил озабоченные глаза, вставил пальцы между ног мамы и принялся пристально вглядываться. Неизвестно, что он там увидел, только, повторно облизав пальцы, он вытер их о короткие лоснящиеся штаны, уже окончательно поднялся на ноги и, бросая ненавидящие взоры в сторону матери, начал, бегая туда-сюда по дому, истошно орать теперь совсем уже в полный голос. Короткие и седые волосы его, растущие в весьма ограниченном количестве, казалось, встали на просвечивающейся макушке дыбом, а голос, дойдя до верха своих возможностей, стал неожиданно сбиваться в плаксивые ноты, точно у охрипшего петуха.

Мать, вне себя от испуга и неизвестности, вздрагивала и прижимала к вздымающейся груди скомканное домашнее платье, подняв его быстрым и робким движением с пола.