Алекс Игорь А. - Право человека

Затем как ни в чём не бывало он обрывал странный ритуал, натягивал штаны с большим достоинством извечно занятого человека и проворно усаживался в качающуюся как колыбель узкую лодчонку. Устроившись поудобней, он мягко отталкивался мокрым веслом от террасы, укреплённой на сваях, всегда облепленных косматыми пучками густых зелёных водорослей. Торговля старого дяди давала достаточный доход, на который без особого труда можно было прожить в этом районе города, но, тем не менее, всякий раз, когда заканчивался ежегодный сезон дождей, дядя заставлял маму отправляться на побережье. Иногда мама робко пыталась возражать ему – ей очень не хотелось надолго оставлять подрастающего сына, но в этом случае лицо дяди разом становилось похожим на ссохшийся коричневый кокос, голос начинал отдавать до крайности брюзгливыми нотами, и дядя принимался громко и грязно ругаться, то и дело показывая маме свои узкие маленькие ладони с твёрдыми и никогда не сходящими мозолями. Испорченные ногти на его пальцах всегда были грязными и потрескавшимися; голос визглив. Всякий раз, войдя в раж, он попеременно и с удивительной скоростью тыкал рукой то на фотографию мужчины в тростниковой рамке, то на съежившегося в своём углу мальчика, бормоча при этом чудовищные непристойности, брызгал слюной и часто, одолеваемый страшными приступами безумия, бил маму наотмашь по лицу. Пухлые губы мамы, с неизменной аккуратностью выкрашенные дешёвенькой перламутровой помадой, начинали трястись, голова её дёргалась от глубоких всхлипываний, а по лицу сочились скупыми ручьями слёзы.

Воспитание мальчика, основанное на жёстких традициях непреклонного уважения к старшим, длительное время заставляло его быть бессловесным наблюдателем этих диких сцен, но потом, в одночасье, с его сознанием словно что-то произошло. Он словно бы стал понимать, что если не вмешается он, тогда этому и вовсе никогда не будет конца. Осознав это, мальчик прыгал из своего угла на дядю и отчаянно пытался ударить его побольнее своими слабыми детскими кулачками, но обезумевший старик с дико горящими глазами хватал первое, что ему попадалось под руку – выцветшую деревянную палку для стирки белья, плетёную лодочную верёвку с железным кольцом на конце или какую другую штуковину поувесистей – и с сильной, остервенелой злостью бил мальчика по коротко стриженной голове, крича при этом во всё горло про неблагодарного чёртова змеёныша и непременно стараясь как можно сильней расшибить ему светловолосую голову. Обычно ему это удавалось, и, оттолкнув от себя залитого кровью ребёнка, дядя нещадно ругаясь куда-то уходил, а мама, перевязывая мальчику разбитую голову и некрасиво кривя заплаканное лицо, выговаривала ему, что он недостаточно уважает старших, тем самым позоря её.

На следующий день, на рассвете, сложив в чемодан свои самые цветастые и праздничные наряды, мама, стягивая блестящие чёрные волосы в высокий тугой узел на затылке, красила губы – на этот раз помадой подороже, и осторожно, стараясь не перепачкаться, чмокала на прощанье спящего сына. Получив благословение дяди, напыщенного и важного в такие моменты, как самый настоящий владыка речных глубин, она уезжала куда-то на большой лодке с высоко задранным носом и трескучим мотором, стараясь оглядываться как можно реже, и то и дело придерживая непослушную чёлку тонкой рукой.

Жизнь шла прежней чередой – по утрам сумрачный молчаливый старик, щурясь на солнце, как невыспавшийся спрут, максимально загружал скоропортящимся товаром свою старую, то и дело дающую течь лодку, и, привычно помочившись в воду, отталкивался веслом от застеленной подгнившими досками террасы. Мальчик оставался предоставленным самому себе. Часто он подходил к чёрно-белой фотографии над маминой кроватью и пристально вглядывался в черты незнакомого, но очень привлекательного человека: красивая белая форма, высокий воротник «стойкой», плотно облегающий сильную загорелую шею и загорелое же лицо с чёткими чертами уверенного в себе человека. Светлые волосы незнакомца с фотографии были коротко подстрижены, открывая высокий мощный лоб, а серые глаза смотрели как бы насмешливо и ободряли: «Все будет ОК, парень, все будет ОК…». И тогда он залезал на опустевшую мамину кровать, прятался под старое, тонкое одеяло, вдыхал слабый запах мамы – и плакал. Для мальчика его возраста в этом районе города слёзный ручей считался ужасным и непозволительным преступлением, но он плакал. Плакал, свернувшись калачиком, с силой размазывая по лицу предательские слёзы и не имея духу остановиться. Впрочем, друзей у него в этом районе города не было, и только глубоко промокшая подушка, предусмотрительно им перевёрнутая, прилежно хранила в себе доказательства его слабости. Обнаружить их могла одна только мама, но мама сейчас была где-то на далёком и неизвестном побережье.