Vysheslav Filevsky - Дурачок, или Эротический сон в августовскую ночь

Путь вокруг сплошные воры, бандиты, развратники и лжецы, но надо свято и наивно верить, что это не так. Потому что лучше остаться в дураках, чем отупеть от страшной правды. Душу, душу свою нужно беречь… Какая там зеница ока? Без зеницы можно обойтись, а вот без души – я вам не завидую.

Одним словом, заплатил задаток. Обещали вернуть, если что. – Нашли дурака, хе! – чтобы я кому-то поверил… Начав же общаться с Анчутингом, сразу понял, что дело, как и следует из названия, пойдёт, говоря по-сказочному – бесовски, или комом: по Интернету мне отвечала совершенная кикимора на моём родном языке, начиная всякий раз сообщения со слов «не понимаю». – «Определённо малоумная, убежала из интерната и устроилась по знакомству».

И я с тоской вспоминал наших южноамериканских газовиков. Их учреждение называется «Ангел. газ». И в самом деле, приезжают рослые, улыбающиеся во весь рот негры с газовыми баллонами. – Ну сущие ангелы… Что?.. Ангелы не чёрные? – Да отстаньте вы с вашими иудейскими сказками. Задолбали…

Конечно, можно сказать, мол, на какого хрена ты, дед, связался с учреждением, носящим бесовское название? Но и я за ответом в карман не полезу: «А вы на кой ляд рай-исполком на ад-министрацию сменяли, хи-хи-хи-хи? – Квиты, да?.. – Одним словом, долой сказки да прибаутки. Давайте жить и думать по-простому.

Я снял комнату в двухкомнатной квартире за тысячу долларов в месяц. Не скажу, дёшево. Но прельстился и всемирной известностью Анчутинга, и расположением: дом находился недалеко от кладбища, где похоронены предки.

Кладбище в жизни славян место почитаемое, не то, что в Южной Америке. Там поминальный день один – на Всех святых. А поскольку живые чуть не поголовно едут на кладбище на машинах, то встать негде. Многие из-за этого от поездки отказываются – и получается ни одного поминального дня…

«Да, в столице можно было в два раза дешевле устроиться в хостеле на нарах. Но там будет напряжение с интимным пространством и лицезрением разврата», – решил я. Гостиничные капсулы казались чем-то тюремным… Метаться по характеру не люблю. Тут подражаю Понтию Пилату: что сделал – то сделал. То есть будь, что будет, и пошло всё туда-то…

Хозяев оказалось двое. Они встретили меня в квартире. Тонкий и толстый, грубо говоря, если судить по лицам – высохшее яблоко и блин масленый. Тонкий сутулился, а толстый не мог. Он напоминал снежную бабу без установочного кома – ноги вместо него росли. У тонкого же ноги были, как у Барби, но он их прятал в брюки. Кривые, наверное… – ноги, в смысле.

Также у тонкого висели брыльца и сморщенная шея под подбородком. Её с лихвой восполнял второй подбородок толстого; и этот подбородок утверждал удовлетворение сего дородного мужчины жизнью.

Очень разнились и глаза. У тонкого они были сущими репьями, а у толстого – будто осоловелыми. И вообще от него веяло алкогольной размягчённостью. «Навскидку – бутылка водки в день», – предположил я. – С такими общение доброжелательное, но, к сожалению, безмозглое». И я решил в деловых переговорах опираться на тонкого: «Репьи так репьи, перебьюсь».

…Комната оказалась в самом деле просторной, на тридцатом, последнем этаже. Из окна – вид на значительную часть столицы, на центр, в том числе. Внутренности: огромная кровать, микроволновка, телевизор, большой платяной шкаф. Ну и мелочь… Стол только маленький, для еды… Ничего не поделаешь, современным людям столы не нужны. Разве под компьютеры. Они и едят на диване, телевизор глядючи.

Но смысловым пятном комнаты был портрет Кадерусселя. В скромной рамке, повешенный над кроватью, он излучал нечто отеческое, вызывал приятные воспоминания о детстве, успокаивал, убаюкивал, и даже предчувствовалось, что по ночам он будет парить в изголовье, как ангел-хранитель, и… оптимизировать сон… Я почему-то вздрогнул от этой мысли.

– Как? – сладко улыбаясь, спросил толстый.

– Прекрасно, – ответил я и тут же перевёл взгляд на репьи.

– Туалет общий. Сейчас девчонка живёт. Ещё дней десять будет, – сказал тонкий, морщась, будто горькое жуя.

– Сживёмся, – ответил я, покладисто улыбаясь. – Молодые встают поздно, а я жаворонок.

– Вот и хорошо, – удовлетворился тонкий. Открыл дверь на крохотный балкон и сплюнул вниз.

– А заплатим когда? – глазки толстого замутились уже совершенно.

– Давайте завтра, у меня карты нет, – предложил я. – После обеда.