Алексей Омутов - Праздник, который ужасен

Дверь в квартиру Романовых оставалась нетронутой какое-то время. Отсутствие повсюду членов их семьи – на работе и в школе – насторожило некоторых людей, но не сразу. Мало ли. Но рано или поздно все заканчивается – родственники и соседи заволновались всерьез, дверь была вскрыта. Квартиру после произошедшего проще было сжечь, чем заходить внутрь – у вошедших людей от увиденного внутренности превратились в мрак. Такое было просто невозможно на земле. Но это было. Посередине всего сидел единственно живой Сережа с выражением, не имеющим ни происхождения, ни определения. В воздухе висел призрак разорванной пополам живой головы Марины. Дети вовсе… Кто-то упал замертво с криком: «Ну почему хотя бы они не могли обыкновенно умереть?!». Сумасшедший сосед за стенкой полупророчески заорал: «Он пойдет туда за ними! Он пойдет туда за ними!!!». Позже один инфарктный родственник, сквозь бред проклявший себя за то, что заглянул в ту квартиру (как и все остальные, кто был там), назовет Сережино выражение до издевки странно – улыбка.

Все разводили руками – такая семья была! Идиллия, а не семья. Ни скандалов, ни алкоголя – так все рассуждали. Но шок превосходил любой здравый смысл.

Меры наказания за то, что сделал Сережа, не существовало. Он, кстати, исчез почти сразу – ни один человек больше не видел его и не слышал ничего о нем. Так даже проще – ужас произошедшего будто теряет свою тяжесть. А вдруг вообще приснилось! Хотя, очевидцы, пожалуй, будут помнить это даже после смерти. Никто не узнал причины, почему все случилось, да и узнать не мог. А причина была. Дело в том, что фраза «вечное сохранение» активировало в Сереже его личного демона.

– Как считаете, Николай Львович, наступит время, когда медицина победит смерть? – покраснел молодой аспирант.

– Если говорить о самой смерти, как явлении, Сашенька, то при чем тут медицина? – врач, Николай Львович, произносил каждое слово так, будто знал то, чего знать нельзя. – Конечно, за последний век она совершила прорыв, и это еще даже не начало. В будущем научные достижения, тем более в медицине, могли бы перевернуть мир, да так, что и представить невозможно! Правда, люди бы переквалифицировались в анти-людей, получив слабо ограниченную продолжительность жизни…

Саша тяжело нахмурился.

– Нет-нет, – усмехнулся Николай Львович, – Не думайте, Сашенька, не думайте. Нам с вами никак до этого не дожить.

– Каких таких анти-людей? – замотал головой Саша.

– Речь вовсе не о морали, молодой человек, как могло бы показаться… – Николай Львович внутренне вздрогнул от собственных слов. – Оставим это! Можно победить болезни и старение, но «победить смерть» – это все равно, что «победить жизнь». Нечего побеждать. Смерть – закон, данность, фундамент этого мира, если угодно.

Он взял в руки стеклянный больничный стакан:

– Пока есть возможность этому стакану разбиться, ни о какой «победе над смертью» говорить не приходится. И дело не в хрупкости стекла.

– Я понял, Николай Львович, – лицо Саши внезапно разморозилось, – победит то, что неразрушимо.

Николай Львович странно улыбнулся и кивнул.

– Только эта победа лежит не в нашем уме, – подумал Саша.

Начинался прием больных. Саша видел Николая Львовича и себя – он был молодым человеком, в меру взъерошенным и приличным, с худощаво-пытливым силуэтом. Николай Львович очутился поставленным над ним на данном отрезке земного сна, называемого жизнью. Иногда они смотрели друг на друга, как будто смотрели в непостижимое. В большое окно безотносительно лился дневной свет. Сашин наставник просматривал больничные карточки – там явно скрывалась тайна, по своим размерам превосходящая саму себя. Вода в графине на столе казалась инфра-льдом. Раздался слабый стук, и дверь приоткрылась – оттуда возникла обреченно пожухлая голова довольно молодого мужчины. «Входите», – сказал Николай Львович. Началось.

– Мне все хуже и хуже, – говорил мужчина – Знаете, сейчас я думаю о том, что, если бы мог, сделал в жизни все по-другому. Я, пожалуй, и не жил никогда. Разве возможно, чтобы не было совсем никакого шанса?

Его слабые руки перебирали не то платок, не то какой-то листочек. Саша невольно опустил глаза от его взгляда, в котором сошлись запечатанная безысходность, отчаяние, но, вместе с тем, бескрайняя жажда жизни. Этот взгляд невольно цеплялся даже за занавеску или простую шариковую ручку, как источник надежды. Он смотрел внутрь двух людей в белых халатах и пытался пробиться к разгадке личного спасения.