Вера Эвери - Сто рассказов о детстве и юности. Роман-взросление

© Вера Эвери, 2020

ISBN 978-5-4498-7618-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Говорящая фамилия

Сколько помню себя, я была «внучка Зины Глазовой», хотя бабушка эту фамилию сроду не носила. В девичестве она была Сорокина, в замужестве – Рудикова.

– Почему это ты – Глазова? – приставала я.

И то сказать, зрение у бабушки было такое, что телевизор она смотрела в перевернутый бинокль. Зрячими у нее были руки и ноги, а глаза почти что слепыми.

– Это наша уличная фамилия, – объясняла бабушка, – как люди прилепили, так и держится.

– А Глазовы-то почему? – не унималась я.

– То дедово прозвище – он такой же слепырь был, а как на улицу – окуляры надевал, для форсу. Вещь тогда редкая, приметная. Вот и прозвали Глазовым. Он – дед-то, деньжата имел. Дом наш – его руками ставлен, давно, еще при царе. Считай, пять поколений тут взошло.

Наш дом

Дом – крепкий пятистенок с высоким коньком и пятью окошками по фасаду основал в 1867 году на Улановой горе дед моей бабушки – зажиточный мещанин Сорокин.

С горы открывался вид на старинный купеческий городок в зеленой оправе садов, тихо глядевший с высокого берега Оки на пойменные заливные луга.

Улица, седлавшая гору, шла вдоль нашей калитки. Налево битый асфальт вел к колонке, куда по сто раз на дню мотались за водой все, кого ноги носили. Направо был магазин, где брали все, что не росло в огороде: молоко, макароны и кильку в томате.

Улица Фрунзе

– А Уланов, в честь которого наша гора, он знаешь, кто был? – продолжала бабушка. – Купец здешний. Богатый. Хоромы у него, кони… Дед мой против него бедняк был. Тоже все подводы да лошадок держал, царствие ему небесное, – бабушка мелко крестилась и, помянув прародителя, умолкала.

– И я, значит, Глазова?

– И ты. Ай не нравится? Нам еще повезло, – посмеивалась бабуля. – Вот на углу Селины живут, знаешь? А по-уличному они Жопкины. А наискосок от них – Пердюшкины, слыхала?

А то! Были такие на Улановой горе. Или вон соседи наши Лясины – огородами друг на друга смотрим; их тетя Дуся втихомолку наши вишни рвет. А я к ним за желудями лазаю, тоже тишком. Хотя Валька Лясина – подружка моя, могла бы и так желудей дать. Я всю жизнь думала, что она Лясина и есть. Но тут Валька в школу пошла, и вот те на – оказалась Авдеевой.

А Зина Глазова прожила дольше, чем надеялась. На девятом десятке Бог судил ей внезапно прозреть, после операции. Сидя далеко от родного дома, стены которого уже не могли ей помочь, она глядела в окошко и все спрашивала, видим ли мы ворону на березе. Какая ворона! Мы березу-то едва различали, она в двух кварталах от дома росла. А бабушка видела… Оправдала, стало быть, фамилию.

Бабушка Зинаида Ивановна в молодости

Качели

Прежде обширный двор наш был замощен булыжником. Потом камни сковырнули, двор разделили щелястым забором. Передняя его половина – пустая и солнечная заросла птичьей гречишкой. Против крыльца высился серебристый тополь, посаженный уже не бабушкиным, а моим дедом – Ваней. Под ним вековала лавочка с покатой спинкой, около нее полыхали расповсюдившиеся рыжие ноготки.

Если ввечеру забраться на лавку с ногами – далеко впереди рисовались в пыланьи заката порушенные главы монастыря и белая церква, откуда долетал к нам тающий гул колоколов. Справа ночами загадочно светилось заречье, сливая крупные дрожащие огни с предвечным мерцанием небес.

С другой стороны к тополю лепились мои качели. Если разлететься – ух! – в спину упруго толкали косматые лапы туй, росших у забора. Летать и петь я выучилась вместе, и каждый божий день оглашала дремлющую под солнцем округу. Излюбленных песен было две. Одна – про «вино Ваталия». Набрав воздуху и оттолкнувшись от земли сбитыми носами сандалий, я начинала: «Вино Ваталия, вино Ваталия что люблю-у…»

На крыльцо выходила бабушка:

– Ну, чего голосишь? Разве это подходяще для девочки?

Почему нельзя петь про вино? Пить его можно, а петь нельзя? (Это уж потом я подслушала, что песня не про вино, а про красивое имя «Виноваталия» – так взрослые пели…)