Дмитрий Раскин - Борис Суперфин

Бытие трансцендирует само себя, ничтожит себя самого за ради себя самого – но, оказалось, заради Ничто… Умножение Ничто?.. Это и есть Бытие?! Добавляет себе самому преодоленному, себе отброшенному, пусть не истины или же силы – глубины. Даже если глубина – само Ничто. Неудача бытия? Его торжество над собственной сущностью? Сколько б сама сущность не объявляла «торжество» своим способом о-существления и тэ. дэ… Бытие заблуждается, пытаясь основать себя из себя самого, пусть и посредством Ничто. Бытие – неудача такой попытки. И в этом смысле оно безосновно? Только это Бытие?! Возрастание Ничто. Но Бытие, Ничто, мир Бытия и Ничто, построенные на своей неудаче или же ни на чем, дают возможность. Чего вот только? Глубины и свободы. А это значит, возможно всё. (Независимо от «удачи» ли, «неудачи» Универсалий.) Смыслы, истины наши, радость, любовь, красота, добро возможны». – Вот так он видит «взаимосвязь онтологии и этики». Борис смущается в конце. – «Без подпорок, без страховки».

Его слушатели расходятся не торопясь, все они знакомы друг с другом, говорят о болячках, лекарствах, об общих знакомых и прочее. Сам выход на люди важен для них, главное, не закисать в своем углу.

Старичок, один из тех, кто заснул на лекции, подходит к столу. Его улыбчивая, кругленькая жена держит его под руку.

– Борис, а куда вы дели Господа Бога?

– Вы правильно поняли меня, – кивнул Борис.

– Боюсь, только это и понял, – ответил старичок. – Да и предыдущие ваши лекции сложноваты для меня. Но чувство, сознание подлинности самого себя (видите, пытаюсь говорить вашим языком) у меня есть. Почему? Не знаю. Притом, что как-то не очень получается у меня насчет осмысленности и правоты прожитой мною жизни.

– Ну, ты сейчас наговоришь. – Жена нежно накрыла свободной своей ладошкой пальцы той его руки, под которую его держала.

– Сам я, как вы, наверное, понимаете, неверующий, но… А вы, Борис, из какого города? – вдруг спросил старичок.

– Из N-ска.

– Да-а! А вы Бруков знаете? А Гершмана Марка Михайловича?

– Нет. Город очень большой.

На самом деле Борис немного знал Марка Михайловича, а с Бруками его родители были дружны в общем-то всю жизнь, но не хотелось сейчас такого разговора.

– Жаль, – старичок замялся, соображая, чтобы еще спросить или сказать. – Я сам из Ельца, но так получилось, что с вашим городом у меня давние связи.

– Спасибо Вам за интересную лекцию, Борис, – перехватила инициативу жена старичка, и они оба направились к выходу.

«Что же, – провожал их взглядом Суперфин. – Ему за восемьдесят, ей под восемьдесят. Он после второго-третьего инфаркта, но уже оклемался и можно уже, наверное, немного пива или красного вина в день. Прожили в любви и согласии, Нынешнее свое немощное, старческое оба воспринимают с пониманием и, наверное, не без юмора, во всяком случае, пытаются. (Пусть если это все же лишь только слова.) Черпают сколько-то радости друг из друга и из бытия. У него вот, Бориса Суперфина, ничего такого не будет под занавес. Да и с сознанием «подлинности самого себя» тоже не очень… в последнее время особенно».

Уже на улице к нему подошел его сегодняшний новый слушатель. Маленький, с гордо откинутой головой, чем-то похожий на артиста Карцева в роли.

– Краснопольский Леонид Иосифович, – рукопожатие было церемонным. – Доктор философских наук, профессор.

– Очень приятно, – сказал Борис.

– Весьма впечатляет, молодой человек. Поздравляю. – Последовало повторное рукопожатие, а затем покровительственное похлопывание по руке, чуть повыше локтя.

Насколько Борис его понял, здесь был некий комплекс – вот он, доктор в роли слушателя на лекции кандидата. (Это только для немцев Суперфин доктор.) Борис изобразил, что польщен похвалой.

– С вашего разрешения только одно замечание. Вы выводите этику из метафизики, так? Но предлагаете всю ту же свободу выбора добра и зла. Ваша, лишенная Бога, если не атеистическая, то уж точно метафизика агностицизма, – Краснопольскому явно хотелось произвести впечатление, – не дает никаких дополнительных гарантий, что мы выберем добро именно.

– Такая метафизика утверждает свободу уровня над выбором, над диалектикой Добра и Зла, обращая ее в частность – в правоте, глубине, частности.

– Вы считаете, что это изменит что-то в нашем выборе между? – перебил его Краснопольский.

– Да. Я пытался как раз об этом. А идея этики с какими-то особыми гарантиями… я не претендовал.