Серик Асылбекулы - На чужом пиру

Рыжий старик тонко рассмеялся.

– У, окаянный! И что тебе за дело до святых мест?

– Особых дел нет, конечно, но все-таки…

– А вот этого я нынче уже и не припомню.

Казантай, изобразив крайне удрученный вид, покачал головой.

– Эх, дяюшка, сдается мне, что вы-таки ничего не пожертвовали.

И старик, и Корганбек невольно рассмеялись.

– Э, да у тебя, гляжу, негодника язык-то с подвохом, – отметил Ускенбай, явно не скрывая, что доволен племянником.

– Эх, голубчики вы мои, разное пришлось пережить, да всего уж не упомнишь…

– Дядюшка, а что значит прозвище Желтый самовар – Рыжий Садык, – спросил Казантай, вновь разливая водку в две пиалы.

– А то, что народ наш горазд на всяки прозвища. Покойный Садык был отчаянным чаелюбом. В доме его стоял специально купленный на базаре в акмечети большущий самовар. Я такого самоварища больше нигде не видывал. Отсюда и прозвище – Желтый самовар. Да и сам Садык по тем временам был рыжим, что спелая тыква. Нам он приходился жезде. Человеком он слыл радушным, широкой души. Пошучивали мы порой над ним. Спрошу, бывало: «Ау, жезде! Этот желтый самовар у вас постоянно кипит. Прямо жаль беднягу». А он мне: «Эй, недотепа! В словах твоих нет ни капли разума, иначе не стал бы ты мучиться из-за кипящей божьей воды, как не мучился, отдавая мне в жены свою сестру!». А сам хохочет. В шутках он никому спуску не давал. И вообще, скажу я тебе, народная молва – сокровищница слова. И Сары Кулмамбетияра позже прозвали Еркесары – Рыжий баловень. Когда угостились мы тем барашком, что бедняга Тинали зарезал в знак прощения своего, и стояли во дворе, кто покуривал, кто поплевыл да поковыривал в зубах, аксакал Молыбай вдруг усмехнулся про себя. «Чему вы смеетесь, Молдеке?» – спросили мы.

«Смеюсь я поступку этого негодника Сары, – отвечает. – В прежние времена народ оказывал почести и дарил чапан победителю, а у него все наоборот вышло. А потому, скажу я вам, не прост наш Сары. Не зря ведь его дальний предок Жанболай – батыр. Сердце у него храброе – как бы то ни было, хоть и слукавил, но победу-то он празднует, а не Тинали. Раньше я звал его про себя Жамансары, теперь же беру это прозвище обратно. А вы отныне зовите его Еркесары!..».

С той поры народ стал звать сына Кулмамбетияра Еркесары.

– Да, многого мы порой не замечаем вокруг… – покачал головой Казантай. – Признаться, я о старушке впервые слышу.

– Потому и говорят в народе: «Дольше проживешь, больше узнаешь», – ответил старик.

– Усеке. Еще кое-что о Еркесары хочу вас спросить. В нашем ауле много рыжих. В чем тут, по-вашему, причина, – спросил Казантай в надежде на новый рассказ.

Старик неторопливо потянулся к туго набитой табакерке, подхватил щепотку буро-зеленого насвая, заложил за губу и на минуту задумался.

– Тоже найдешь о чем спросить, – ответил он, подетски невинно улыбаясь морщинистым лицом. – Дальние предки наши Есмамбет и Жанболат, говорят, оба были рыжими. Мы же от них свой род ведем, потому, верно, и рыжие.

– И в самом деле. Вот тебе и разгадка, – удивившись своей недогадливости, произнес Казантай. – А ты, Корганбек, как думаешь?

Корганбек лишь улыбнулся на это, не ответив. Старик перевел испытывающий взгляд белесых глаз на гостя.

– Свет мой, ученье ли в городе тебя утомило? Лицо у тебя усталое, молчишь все. Слышал от аулчан наших, что в газеты ты пишешь. Рассказал бы чего.

– Да они, дядюшка, в отличие от нас, много не говорят. Все больше других слушают, а потом быстренько печатают услышанное от своего имени в газетах, – подковырнул Казантай.

Корганбек смущенно заерзал. Но что толкового может он им рассказать – повидавшему многое и умудренному рыжему старику и своему бывшему однокласснику, который, хотя и не пишет в газеты, но живя среди народа, поднаторел и в разговорах, и в рассказах. Да и доверится ему на слово в чем-либо Казантай, поверит ли Усеке?

– Уважаемый, а каковы нынче всходы? – спросил Корганбек, которому молчать дольше было уже неловко.

– О всходах и не спрашивай… – Усеке с досадой сплюнул насвай, сполоснул рот из стоящего рядом тонкошеего кумгана. – С тех пор, как стала мелеть река, ушла отсюда и благодать. Рис стал бедой нашей, выпивая воду, которой и без того мало. Летом вода реки, для вас ложь, для меня – сущая правда, загнивает. Ибо нет течения. Немного ниже, в селения, появилась эпидемия желтухи. Умирают некоторые. И все это из-за гнилой воды – доктора так говорят. С тех пор, как стал мелеть Арал, здесь перестали собираться тучи. Еще май не завершился, а трава на холмах и на побережье уже пожелтела, высохла. Влаги нет. В июне, как ветер поднимается, вся степь покрывается пылью. У этого народа есть дети на руководящих постах. Но, то ли сказать толково не могут – вот загадка. И рис – один из источников благ наших, кто ж этого не знает, перестал быть для нас благом, обернувшись бедой для земли нашей, сынок.