Владимир Киреев - По далеким и близким дорогам

– Ничего не меняется, – говорит Распутин в книге «Эти двадцать убийственных лет» – одни, не тратя слов выгребают последние наши закрома, над другими продолжают издеваться рекламой красивой жизни, бесстыдной и наглой.

Нет и не может быть сейчас никакой консолидации: страна, общество, население расколоты пополам, а если вглядеться – на несколько частей, между которыми глубины несовместимости. И трудно ожидать, чтобы в ближайшее время они заросли и наступило что-то похожее на согласие. Его, этого согласия, не может быть по следующим причинам:

Во-первых, богатые становятся богаче, а бедные – беднее.

Родился и вырос Распутин в краю, где стремительно несла свои воды Ангара, вдоль ее поймы простирались степи, пашни, чуть дальше дремучая тайга с диким зверем, который чувствовал себя там полным хозяином.

– Самое важное, – говорил писатель, – что я имел всё-таки счастье родиться в глухой Сибири. В деревне, где всё ещё присутствовало – язык, и старые обычаи, и традиции, и люди, как говорится, прежней ещё формации. То есть они были совершенно не испорченные цивилизацией.

У Распутина сибирские корни, он наш местный писатель. Здесь его знают, ценят, любят и уважают. И когда он от московской суеты приезжал в Сибирь, то его всегда с открытой душой встречали на родной земле.

А что для нас всех наша Малая Родина? Для меня это место, где я родился, вырос, где живут мои родители. После смерти отца, мать осталась в доме одна. Как та Дарья из «Прощание с Матерой». Она не хочет ехать к своим детям, считая это лишней обузой для них. Здесь она сама себе хозяйка. Здесь ее чугунки, кастрюли, каждый стоит на своем месте годами. Здесь же, в серванте, ее любимая чашка и ложка с кружкой. Все ее родное, и к нему она привыкла за свои 96 лет. Променять это на что-то другое ей не хочется.

Есть такая штука, память называется. Там хранится всё: события, факты, навыки, мысли и, конечно же, информация о предках, об их жизни, обычаях и традициях. Человека, не знающего о своих предках ничего, называют Иваном, не помнящим родства. Род – основа всего.

Вот и я, как отец, решил показать младшему сыну Родину, привез его в Мариинск. В деревянном доме в районе лесокомбината жила наша семья и родители в последние годы перед пенсией работали на этом предприятии, которое занимало огромную площадь, расположившись на берегу реки. Отец работал механиком в гараже, а мать на мебельной фабрике.

Сюда, на берег Кии, выгружался лес. Сплавляли его по реке молевым сплавом по несколько тысяч кубометров за летний сезон. Зимой и летом бесконечно вывозили лесовозами из отдаленных поселков, Казанка и Таежная Михайловка, за добрую сотню километров, а то и подалее.

Рев тракторов и грохот бревнотасок стоял здесь днем и ночью. Выгруженный лес перерабатывали на тару для оборонки, делали мебель, распускали на доски и брус для строительства нового жилья, отгружали крепи на шахты Кузбасса, а деловой лес отправляли в степные районы страны. Даже запустили производство древесной муки для нужд военной промышленности.

Я хорошо помнил огромное здание ремонтных мастерских, где имелось до десяти-двенадцати боксов, вулканизаторная, цех по ремонту двигателей, топливной аппаратуры, коробок скоростей, других узлов и агрегатов. Цеха никогда не пустовали, потому что заготовка древесины – это нескончаемый конвейер, обеспечивающий работой бригады в лесосеках, шоферов по доставке леса на нижний склад и рабочих по переработке древесины в цехах предприятия.

Из года в год наращивал производство лесозавод и к восьмидесятому году превратился в широкопрофильный комбинат. Но в начале девяностых грянула перестройка.

И вот в это свое детство и юность я вез своего сына.

Из окна автобуса сквозь густой и вялый морок утреннего тумана я вдруг увидел разобранные заборы, разрушенные наполовину цеха, остовы трелевочных тракторов.

От увиденного я оторопел, не веря своим глазам.

Слезы навернулись сами собой.

– Вот и гараж, где раньше работал твой дед, – повернувшись к сыну, дрогнувшим голосом сказал я, показывая рукой на развалины оставшиеся от него. Ничего кроме сожаления, не вызывала в душе представшая перед нами картина, – и покачав головой, добавил, – а за ним был – нижний склад.

– Это где черные бревна из земли торчат? – вглядываясь вдаль, спросил сын.

– Да, это там. Видишь, до самой реки все чисто. Ничего не осталось от комбината, только одно воспоминание да земля, развороченная гусеницами тракторов.