Владимир Киреев - По далеким и близким дорогам

Но прошли годы и стали нещадно разорять деревни, срывая с обжитых мест крестьян. Ни американцы, ни немцы, ни какие-нибудь другие оккупанты, а свои выросшие в этих же деревнях и облачившиеся властью самодуры, выполняя волю партии, соревнуясь друг перед дружкой в своих злодеяниях. Десятки тысяч деревень, и вместе с ними крестьянская цивилизация в России в 20-м веке была полностью уничтожена. Ну и как тут не вспомнить слова Валентина Григорьевича:

И превратился он, бывший великий народ, в обузу: поить-кормить надо, пенсию прибавлять, успокоить, что все идет правильно, туда, в те Палестины, где и найдет он окончательное успокоение.

Да, забыл: одна служба все-таки осталась. Голосовать. Одно применение народу нашлось. («Эти двадцать убийственных лет»).

Валентин Григорьевич с глубоким чувством беспокойства говорил о судьбе нашего Отечества. О его настоящем и будущем: « Нас пытаются лишить памяти, и мы стали забывать, что когда-то была сильная Россия, монархическая, со своей историей, экономикой и деревней. 1917 год провел грань, что было до и после».

– Наша литература сегодня находится в очень тяжелом положении. В условиях «дикого» рынка ей не выжить. Вообще вся культура государством брошена на произвол судьбы. За исключением той ее части, которая прислуживает власти…

Я попытался его успокоить и сказал ему о том, что в наше время появилось много писателей, «деревенщиков», которые пишут о деревне без приукрашивания, честно, как бы искупая вину, за написанные ранее произведения в угоду политическим настроениям.

– Не люблю, когда меня называют "деревенским писателем», – сказал Распутин. – Писатель должен быть ни деревенским, ни городским, а человеческим. Я просто лучше знаю пока деревню, чем город, но когда-нибудь напишу что-нибудь совсем не деревенское. А то, что пишут правдиво, это хорошо.

Он всегда был патриотом и приверженцем правды и справедливости, отвергал рыночные реформы, губительные для жителей нашей страны. Распутин заставлял уходить от навязываемого нам бездумного отношения к природе, к жизни. Но патриотические чувства не возникают на пустом месте. В основе их всегда присутствует любовь. Любовь к истории своего рода, к своему краю, к родному очагу и родному слову. Этим и объясняется его неудержимое стремление противостоять реформам, сохранить существующий уклад жизни, национальные обычаи и наш русский язык.

Летом прошлого года я был в Анадыре. С аэропорта на автобусе поехал на 10-й причал. Сюда с интервалом в два часа приходит катер и перевозит пассажиров через лиман в Анадырь. До следующего катера было время и я спустился с причала на каменистый берег анадырского лимана. В мутной воде стояли сети и коренные жители этих мест чукчи, периодически при помощи веревки вытаскивали их на берег. Затем они выбирали из сетей рыбу, которая на исходе своих сил, из далеких морей шла на нерест. Это была в основном кета. Живых самцов бросали не в воду, а здесь же на берегу, самок потрошили, выдирали из чрева икру и тушки также бросали в общую кучу. Зловоние гниющей рыбы витало в воздухе, полчища зеленых мух облепляли дармовую добычу.

Я смотрел на это безумие и вспомнил слова, Валентина Григорьевича в книге Сибирь, Сибирь…: «Кто-то из наблюдательных умов с поразительной точностью сказал: проклятое настоящее. Проклятое – потому что бессовестно захватывает оно себе припасенное для многих поколений, оставляя для будущего лишь то, до чего не дотянулись его руки. Это, должно быть, называется безволием пополам с утратой инстинкта к вечной жизни в своих внуках и правнуках».

Рассказ, который оставил неизгладимый след в моей памяти – «В ту же землю», написанный в лихие 90-е. Дочь Пашута – пожилая, неработающая женщина застигнута в врасплох: Как похоронить мать, у которой нет городской прописки, а у самой ни копейки денег? Она говорит: «Время настало провальное, всё сквозь землю провалилось, чем жили… Ничего не стало. Встретишь знакомых – глаза прячут, не узнают. Надо было сначала вытравить всех прежних, потом начинать эти порядки без стыда и без совести». Мы оттого и прячем глаза, не узнаем друг друга – стыдно… стыд у нас от старых времен сохранился».

Она едет на другой конец города к знакомому ей человеку Стасу Николаевичу. Кроме Стаса, не осталось у Пашуты ни одного человека, кому бы она могла довериться. Она уже приняла решение: похоронить мать тайком в пригородном лесу, а Стаса попросила сделать гроб и вырыть могилу. Когда везли гроб с телом покойницы к вырытой могиле, то в темноте проехали свороту в лес. И как пишет Распутин: «Обратно поехала Аксинья Егоровна, должно быть, первая из покойников». Прошла зима, а весной Пашута приковыляла к могиле матери и ахнула: по обе стороны от материнской могилы вздымались еще два холмика. Целое кладбище, целую нахаловку расчали…