Гаспар Рамбле - Почти что Бог

Я родился на каком-то побережье. Слово «побережье» подразумевает не речной берег, а сушу, омываемую океаном или, как минимум, морем. Где именно это было, Жизель не помнит, поэтому не знаю и я. Она таскалась за своими подругами, переезжающими из страны в страну, чтобы укрыться от службы эмиграции, которая не потворствует работе заграничных проституток без сопутствующего разрешения. В одно из таких путешествий появился я. Пару лет мы оставались в том городке. Мне удается выудить из памяти плеск волн и легкий ветерок, срывающий мой чепчик. Я был спокойным малым и смиренно выслушивал звуки, сопровождающие работу Жизель, и только когда клиент уходил, я давал ей понять, что пора бы меня покормить. Потом мы куда-то ездили, совсем не знаю тех мест. Они не существовали для меня за пределами домов, где жили мы и все эти «тети». Едва настал школьный возраст, мы переехали в Ванкувер. Там я выучил три языка: английский, французский и язык обхождения с женщинами. Я превратился в любимца тех дам, с которыми дружила мать. Хренов enfant de troupe 3 3 * сын полка, фр. .

Жизель после обильной выпивки рассказывала истории своей жизни. И так как жизнь ее ограничивалась работой, то речь всегда шла о том или ином ярком совокуплении.

«Это началось, – заговаривала она, – когда я уехала далеко от дома. За границу. Думалось, медицинский диплом откроет многие двери. Мучили сомнения, хотелось все бросить и вернуться на родину. Я украла у родителей сбережения. Разве можно было явиться туда, где меня ненавидели? Омерзительно осознавать себя таким ничтожеством. То время меня круто сломило, опрокинуло жизнь, растоптало. За месяц потратила привезенное с собой. Работы так и не нашла. Три дня голодала. Решилась ехать на сельскохозяйственные поля, чтобы есть. Собрала вещи и отправилась на вокзал. По дороге встретился мужчина, заметивший в глазах незнакомки слезы. Вызвался проводить до метро и помог донести сумку. Записал телефон, пытался отговорить от поездки. За милой болтовней я не обратила внимания на часы. Спохватилась, а поезд уже ушел.

Наутро позвонила этому мужчине, мы замечательно провели день в парке аттракционов. Смеялись. За обедом все испортилось. Он предложил зарабатывать по-другому, не так, как это делают обычные люди: дарить любовное наслаждение всем, кто пожелает. Какими же возмутительными казались его слова! Мы не виделись несколько дней. Потом столкнулись в магазине. Он извинился, объяснил, что не ожидал подобной реакции. Пригласил на свидание, акцентируя внимание на этом слове. Согласилась. В ресторане я впервые в жизни сильно напилась. Мне было весело и спокойно. Даже когда мы очутились в его машине. Он потянулся поцеловать, я не сопротивлялась. Он трогал меня – молчала. Разделся и снял одежду с меня – ждала. Вечер, в чужом городе, наконец, стало хорошо. Но он шестидесятилетний араб, отвратительную внешность которого едва ли спасает ровный характер. Мне повезло: в той стране спрашивают прежде, чем заняться любовью с девушкой, хочет ли она этого. Я отказалась. Он предложил денег. По меркам моего бедственного положения – огромных. Ответила «да». Он долго меня тискал, поглаживал и кусал. Выход – держать слово. Корчила из себя маленькую девочку, ласково шепнула, что не владею ртом в совершенстве, поэтому отдала ему правую руку. Сердце же щемило оттого, что шаг сделан. Меня выкупили из царства юных красавиц из интеллигентных семей. Потом понеслось… Мы были друзьями, но стоило дойти до секса, превращались во врагов. Через два месяца он устроил меня в отель, куда съезжались мужчины за платными удовольствиями. Полиция закрыла заведение, и нас развозили по домам и офисам постоянных клиентов. Я переехала в другую страну, а измениться уже не смогла».

Я наполнил до середины стакан бренди и залпом выпил.

Ребенку в колыбели открывают тайны добрых преданий, наш же Карлик изо дня в день слышал эту историю. Она въелась в него, заразила. Однажды ему прочитали сказку Гауфа о мальчике Якобе. С тех пор она стала его любимой, и явился он тезкой главного героя. Но всегда носил маску Бога.

В пишущей машинке «Ремингтон» есть свое очарование. Я верю в закономерность. Если суждено чему-то случиться, то оно непременно произойдет. Вот уже несколько часов барахтаюсь в мутных помоях памяти, допил бренди и жую бутерброд. Через десять дней я поставлю последнюю точку и, если буду благосклонен, напишу слово «конец». И в тот же миг или раньше может стрястись все, что угодно. На Францию нападет грозный враг, прокатится ураган или попусту разольется очередной алкоголь на стопку бумаг и в химической реакции с ним чернила, запечатлевшие мои буковки, сотрутся. Получится, что я напрасно пытался все воспроизвести. В компьютере – к ним до сих пор опасливо отношусь – нажимал бы на кнопку «Сохранить» после каждого слова. И тогда моя жизнь дошла бы до вас. Здесь же она в руках Судьбы. Страница за страницей я ваш. Непредвиденные обстоятельства, вдруг уничтожившие дневник, не оставят меня с носом. Можно писать и вовсе без бумаги и печатной ленты, просто стучать и стучать, размножая по кадрам жизнь. Это не знак протеста, не движение в защиту, не отрепетированные действия вольнодумца. Я хочу разрыть, разбередить память, выплеснуть наружу то, чему уже давно тесно внутри меня. Я эгоист и это мое право, как и другие права других эгоистов. Я хам, горжусь этим, и хватит читать эту чушь, пока я окончательно не заморочил вам голову.