Анатолий Головков - Гардеробщик. Московский дискурс

Бухается на скамейку, в слезы.

– Как вас зовут?

– Серафима. Короче, Сима. – Хлюп-хлюп! – Ыгы! Вам это, мальчики, может показаться странным. И не модным даже.

– Ну, почему, – возражает Джано, пытаясь закурить. – Типа, и шестикрылый серафим на перепутье мне, это самое, явился. Правильно, Игорь?

– Ну да. Хотя у Пушкина серафим шестикрылый, но вообще-то он двукрылый. Есть такой чин среди ангелов.

– А что вы тут мокнете, как гуси, джентльмены?

– Автомат двушку сожрал.

– У меня тоже первую сожрал. Поэтому я, знаете, что делаю? Я наменяю в метро несколько штук, на всякий случай, и хожу.

Утерла слезы, уже не плачет.

– Серафима шестикрылая, сыграй нам что-нибудь!

– Прямо здесь?

– Конечно, что хочешь!

– Ой, не знаю даже! Ладно, кусочек из Брамса.

Вынимает скрипку, дотрагивается до струн смычком – даже Москва замирает, стихает капель из водостока.

Выпиваем по глотку.

– Поехали с нами, – говорит Беридзе.

– Да вы что? Куда? Меня из общежития выгонят!

Милена уходит от Беломора. Она бродит по квартире, собирает чемодан, бросает туда одежду, как в плохом индийском кино. Вадим сзади, пытается вставить хоть слово, но куда там. Она говорит без цезур и знаков препинания.

– …меня мама давно предупреждала что от такого мудака ничего хорошего не жди ну и что я только жду Вадик когда ты припрешься откуда-нибудь среди ночи бухой как верблюд после шнапса и думаешь мне не противно что у тебя Вадик то спички с телефонами девиц то платок кружевной то презерватив б-р-р-р ты падаешь на дно жизни Вадим и когда ты вдруг надеваешь свитер который ненавидишь а у тебя на шее засосы я не знаю как мне с этим жить отвечай подлый засранец!

Беломор ходит за ней по пятам с бутылкой пива, едва успевая вставлять в поток сознания реплики, как вехи:

– А собаку куда? Ты об этом подумала?

– Собака едет к маме Жанне! Дакота, ко мне!

– Нет, ко мне! Дакота, скажи, кого ты больше любишь?

Пожилая собака сопит тяжело, переводит влажные глаза с Милены на Беломора.

– Пишущую машинку тоже заберешь?

– Оставляю тебе на память, говнюк! А «Историки Рима» мои! Так что читай свои «Былое и думы», набирайся ума, ешкин кот!

Именно в этот момент появляемся мы: то есть я, Джуно и случайная Сима со своей скрипкой.

– Вадим, – кричит Милена, – это ты на прощанье мне подстроил? Невыносимо!

– Это не я, это Мольер!

– Игорь, ты? Пьяные рожи! Из-за вас, алкаши проклятые, даже не разведешься по-человечески. А что это за балерина, мать вашу?

– Извините, я не балерина, я музыкант, меня Серафимой зовут.

– Ага, ага…

– Милена, прекрати, мы христиане, мы обязаны! Гость в доме – мир в доме.

– О! Тоже мне чукча нашелся! У нас скоро будет МУР в доме. Ты гостей назвал, а еду купил? У нас в холодильнике дубль пусто!

– Не надо лгать, дорогая! А сырки?

– Я тебе больше не дорогая, а сырки собака съела!

– Собака?..

– Собака.

– А вот я позавчера две котлеты принесла из кулинарии! И где они? Одна – морковная, от язвы, думала, тебе на утро…

– А я думал, тоже Дакоте… Ладно, шестикрылая, снимай куртон, будешь помогать. У нас праздник развода.

Серафима чистит картошку, жалуясь Милене на жениха:

– Я ему говорю: Егорий, если ты сомневаешься, давай вместе к врачу сходим. У меня-то пока ничего!

Милена жарит котлеты. Вокруг вертится собака.

– Как я тебя понимаю!

– И не говори, сестра! Дакота, я тебя кормила!

Собака воет:

– У-у-у! Вэ-о-о-о-о!

– Вон, иди к Беломору! Пошла вон!.. А давай, пока они не видят, по рюмашке?.. Дакота, куда колбасу-то схватила? Уши оборву!

– Все-таки мужики – полные уроды, да?!

– А то! Бум! Ой!.. Закуси хоть яблочком!

Милена выходит в комнату, руки в боки:

– Вадик, кого-то еще ждем?

– Мишка обещал заехать после спектакля.

– Охренеть!

– Джано, братишка, присмотри за этой психопаткой, чтобы она не свинтила. А то кому посуду мыть?

– Пошел к черту, Беломор! Я уже не твоя психопатка!

– А чья, чья?! Вот ответь мне, что ты имеешь в виду!

– Тс-с-с! Ребята, тише вы! Полпервого ночи! Соседей разбудите! Мы с Игорем пойдем Мишку из театра встретим. И еще одну достанем, я знаю где.

Беломор служил репортером в газете, а Мила на «Мосфильме», и мы собирались каждую субботу. Тогда я изобрел блюдо «Пельменная лазанья». Короче, этот ком из начинки и теста я разрезал на коржи, перекладывал сыром, похожим на замазку для окон, и зажаривал в духовке. Неплохо шло под винцо!

Я тогда работал помощником печатника в типографии. Катал рулоны килограмм под триста. Печатник, семейный козлодой из Мневников, заправлял бумажную ленту в ротационную машину, выпивал чекушку и спал в раздевалке. Я вместо него фрезеровал печатные формы из какого-то сплава с цинком. Однажды зевнул, поздно схватился за рычаг противовеса, и мне фрезой чуть не отрезало четыре пальца. Вовремя увернулся, но фреза все же вошла в ладонь.