Александр Поздеев - Античная юность. Повести, рассказы, пьеса, сценарии

– Пора нам, Люся, – напомнил я, – а то автобус уйдет, а до города топать ого, к завтрашнему первому уроку придем.

– Я и не спорю, – вздохнула она, – но как в город неохота, ты бы знал. Я промолчал в тот момент, потому что понимал, что означали для Люси эти выезды за город.

Через два дня после нашей последней поездки за город состоялось первое заседание нашего литературного школьного клуба. Правда, народа собралось совсем немного я, Люся, собственно сам литератор Игорь Николаевич и две пятиклассницы, но совсем неожиданностью было для меня, что пришла Алена. Правда, ей, как комсоргу, нужно было быть в курсе всех школьных дел, но теперь её присутствие меня совсем не радовало никак.

– Ну-с, – проговорил Игорь Николаевич, – наше первое заседание, можно сказать, открыто, он обвел нас всех долгим вопросительным взглядом и остановился на Люсе. – Ну кому, как не Мухиной начинать, – с радостью подытожил он, – я наслышан об её талантах, да-с.

Люся вышла к сцене (заседание происходило в актовом зале), какая-то уж совсем чересчур торжественная в белой кофточке (уже и домой успела сбегать, форму скинуть, переодеться!) ну, однако, не шла ей эта тетушкина кофточка, как-то делала старше, однозначно не шла, так ведь и юбка у нее была почти до пят, что мне еще больше не нравилось. А читала Люся очень хорошо, с каким то трепетным, яростным надрывом, видно было что читает сердцем, и темы-то были такие, самые модные в то время – социум, разрушенные храмы и школьные проблемы. Я слушал, затаив дыхание, и все мне нравилось, но в какой то момент я специально оглянулся на Алену, встретился с её горящим ненавистью взглядом понятно по отношению к кому, и мне стало не себе. Игорь же Николаевич сидел с откровенно скучающим, очень равнодушным видом, вертел в пальцах ручку, и мне тоже здесь все стало понятно. Правда свой шквал аплодисментов Люся по окончании чтения собрала, но Игорь Николаевич только произнес довольно суховато:

– Неплохо, весьма неплохо Мухина, но только без обид, от тебя ожидал большего.

Подошел мой черед, мой дебют. Я вышел к сцене, приготовил тетрадь, но перед тем, как начать читать, окинул взглядом зал и лица, устремленные взглядами ко мне, пылающий гневом Аленкин, восхищенные пятиклассниц и Люси, вопросительный Игоря Николаевича, чего от тебя мол там ожидать, графоман малолетний? И по мере того, как я бубнил свой текст, весьма неумело бросая реплики в слушающих (как они ещё это вытерпели после Люси?), читать на публику я, право, не умел совсем, да ещё и жутко стеснялся, зажимался, проглатывая целые фразы, то увидел, что лицо Игоря Николаевича пере-шло от полного равнодушия к какому-то странному для меня дикому восхищению, глаза его прямо-таки горели, он весь подался вперед и просто не отрывал от меня взгляда.

– Ну, собственно, все, говорил же, рассказ не окончен, – сказал я. Игорь Николаевич повернулся к пятиклассницам.

– Девочки, не обижайтесь, но на этом пока все, жду вас на следующем заседании, Люся, ты тоже иди.

– Ну, вот ещё! – громко возмутилась Люся, – сейчас или никогда, говорите мне все, что положено, и ему, я сразу хочу знать, бросать это в костер или нет, – она потрясла кипой листочков.

– Бросать, однозначно бросать, – ответил Игорь Николаевич, – но не прекращать работу над словом и к каждому заседанию приносить что-то новое, а бросать будем, пока не найдем то, что уже в костер никак не бросишь.

– Спасибо за откровенность, – ответила Люся и вышла, громко хлопнув дверью. Игорь Николаевич посмотрел на меня с каким-то виноватым видом.

– Прости меня, конечно, – тихо произнес он, – но поэтом ей не быть никогда, мне такие вещи открыты, но твой рассказ, за сорок лет я впервые встречаю у школьника такой безупречный стиль, язык, и образность, ты можешь стать новым Чеховым, но надо работать.

– Да не думал я об этом! Ну так, накарябал что-то, почиркал, побаловался, чтобы Люсю поддержать, я и сочинения-то ни одного толком не написал…

– Врет он все, Игорь Николаевич, врет, – вдруг подала реплику Аленка, – он гений, он талантище! А мы с литератором будто и забыли о её присутствии, дружно повернулись к ней, услышав голос.

– Ален, не надо, – тихо, почти беспомощно попросил я.

– Да надо, надо, Славка, надо, ты не ценишь себя! ты себе цену не знаешь! И Мухина эта! Дурак какой! – её, поначалу достаточно спокойный и уверенный, голос внезапно сорвался в крик, в истерику, а потом она выбежала, оставив тетрадь с записями на парте и громко, просто оглушительно хлопнула дверью. Я в растерянности посмотрел на Игоря Николаевича.