Инга Лис - Истории дождя и камня

– Всё хорошо, – сказал после минутной паузы. – Я, конечно, быстро забываю плохое, но то, что сделали для меня вы, не забуду никогда.

– Что ты! – д’Эстурвиль, похоже, смутился по-настоящему. – Я ведь спрашиваю не потому вовсе… Просто за то время, что ты учился у нас, ты стал мне… как сын, которого у меня, к сожалению, нет. И когда ты уехал, не проходило и дня, чтобы я не думал о том, как у тебя дела.

В этот момент служанка принесла их заказ, Шарль ловко откупорил бутылку, разлил вино.

– Я знаю, – подвинул кружку учителю. – Но, тем не менее, я не забыл и не забуду никогда, что обязан вам жизнью. Вам… и ещё одному человеку.

Он запнулся и склонился поспешно над тарелкой, чтобы справиться с внезапными воспоминаниями. А мгновение спустя уже снова улыбался:

– Наверное, я всё-таки везунчик. Ведь кто знает, что со мной было бы, поступи я в какой-нибудь другой пансион и заболей там?

– Кстати, – спросил его д’Эстурвиль – явно желая сменить тему разговора, – а та шпага, что я подарил тебе… Она ещё цела?

Вместо ответа Шарль молча вытащил клинок из ножен и положил перед учителем:

– Он всегда со мной, – а его собеседник даже охнул от изумления.

– Не может быть! – воскликнул он. – Ты всё-таки нашёл оружейника, исправившего эфес?

– Да, – Шарль коснулся осторожно гарды, а потом клейма на эфесе. В его лице ни единый мускул не дрогнул, хотя каждое прикосновение к шпаге по-прежнему вызывало горечь воспоминаний. – Это наш… артаньяновский кузнец… перековал мне эфес. Вы, наверное, не помните, но я как-то рассказывал вам о нём.

– Твой друг детства? У него просто золотые руки, ведь в Лионе никто не хотел браться за эту шпагу. Помнишь, как мы намучились с поиском мастера, а в результате один горе-умелец едва не испортил гарду окончательно… Шарль, всё в порядке?

Лейтенант кивнул, а д’Эстурвилю на мгновение показалось, что маска, по-видимому, уже давно ставшая вторым лицом д’Артаньяна, вот-вот дрогнет, рассыплется, и наконец появится тот юноша, с которым они когда-то были так близки.

Однако прошла минута, затем другая, и лицо молодого гасконца вновь стало невозмутимым.

– Да, конечно, – взглянул на учителя со спокойной, но какой-то отстранённой доброжелательностью. – Просто вспомнилось… но это не имеет к нашему разговору ровно никакого отношения.

– Ты изменился, мой мальчик, – сказал тогда д’Эстурвиль. – Конечно, прошло три с половиной года, и ты вырос… неудивительно, что я даже не признал тебя поначалу… но эта седина у тебя в волосах… Что за беда случилась с тобой опять?

Шарль не ответил. Водил ложкой в остатках супа, а сам размышлял о том, что бы такого отдалённо правдоподобного рассказать своему гостю.

С самого начала разговора он ждал подобных расспросов, и дело было даже не в том, что они с д’Эстурвилем за это время отдалились друг от друга. Дело было, конечно же, в нём самом, наверное, окончательно утратившем способность вести откровенный разговор даже с близкими людьми. Но и обижать собеседника тоже не хотелось.

– У меня всё в порядке, – он вновь наполнил кружки. – Я ведь столько мечтал о плаще мушкетёра, и вот… служу. Наверное, это действительно моё, потому что служба, невзирая на все сложности, абсолютно не тяготит меня. Ну а что касается вашего вопроса… отец умер недавно.

– Прости, – д’Эстурвиль взглянул на него с искренним сочувствием. – Соболезную. Учитывая, как ты любил его… я же помню твои рассказы… неудивительно, что ты так воспринял это известие. А… твой старший брат, с которым вы не ладили когда-то?

– Погиб, – лицо Шарля по-прежнему не выражало ничего. – Давно, но это… очень подорвало здоровье отца. Он умер, так и не узнав, что я получил чин лейтенанта. Вот… Ну а дома сейчас хозяйничают Пьер и Поль. Мои братья-близнецы… помните, они ещё приезжали за мной в пансион?

– Конечно, – учитель фехтования кивнул. – Славные молодые люди. Это хорошо, что ваш фамильный замок оказался в достойных руках.

Он помолчал, а потом снова взглянул пристально на бывшего ученика. Шарль д’Артаньян неторопливо пил вино, и его лицо уже не было таким бледным, как ещё мгновение назад, когда он говорил о смерти отца и брата, и д’Эстурвиль снова подумал о том, как изменился юноша. Конечно, он всегда был скрытен и сдержан, но никогда ещё, даже будучи тяжело больным, Шарль не держался с ним настолько холодно и отстранённо.

А чего я, собственно, хочу от него, подумалось невольно. Чтобы мальчик бросился мне на шею? Излил до конца душу? Так он и раньше… даже когда умирал от чахотки… не открывал до конца своих чувств.