Инга Лис - Истории дождя и камня

Самым печальным во всём этом было то, что статус обязывал лейтенанта в любом случае принимать посетителей, и уклониться от подобных визитов не было никакой возможности.

– Сейчас, – он со вздохом принялся развязывать тесёмки плаща. – Проводи его пока в малую приёмную.

Кто бы ни пришёл, быстро спроважу его и пойду в Лувр, подумал мимоходом. А по дороге можно будет прикинуть, о чём написать в ответном письме Пьеру.

Малой приёмной несерьёзно называлась крохотная комнатушка, где Шарль иногда дремал в ожидании смены караула или очередной тренировки по фехтованию. Тут же он принимал просителей, не желая впускать в свой дом посторонних.

Вошёл и удивлённо остановился на пороге:

– Г-н д’Эстурвиль?

Человек, сидящий в этот момент в кресле для посетителей, приподнялся и прищурился в сумерки входа.

– Простите, – произнёс он знакомым и одновременно полузабытым голосом, – но я уже говорил, что мне необходимо увидеться с вашим лейтенантом. И я буду ждать столько, сколько понадобится… Шарль, это ты?

– Здравствуйте, сударь, – молодой человек прикрыл за собой двери. – Совершенно не ожидал увидеть вас.

Учитель фехтования молчал, потому бывший воспитанник показался ему абсолютно чужим человеком.

Конечно, он понимал, что прошло четыре года, и Шарль д’Артаньян просто не мог не измениться, однако всё же не ожидал, что эти изменения будут такими.

Слишком много седины оказалось в волосах вошедшего, слишком тяжело смотрели глаза, а в уголках губ притаилась жёсткая, недобрая улыбка.

Д’Эстурвилю даже пришлось снова сказать самому себе, что перед ним его любимый ученик, которому сейчас должно быть не больше двадцати одного года, а сам всё спрашивал себя, что же случилось с ним за это время, ведь Шарль уезжал из Лиона почти здоровым и откровенно счастливым юношей.

Конечно, борьба с чахоткой здорово измотала его, но ведь гасконец выдержал и не сломался, более того, снова начал мечтать о мушкетёрском плаще и Париже.

И вот его мечта, судя по всему, более чем сбылась… так почему же Шарль выглядит так, будто ему не двадцать, а все сорок лет?

И этот взгляд… Внимательный, цепкий, изучающе-холодный, словно у змеи – д’Эстурвилю даже не по себе стало.

Однако он слишком хорошо знал характер д’Артаньяна, а потому сделал над собой усилие и улыбнулся, как ни в чём не бывало. Подошёл к молодому человеку и крепко обнял его:

– Мальчик, как же я рад тебя видеть!

– Взаимно, – Шарль ответил совершенно искренней улыбкой. – Какими судьбами вы в Париже? Хотя нет, не отвечайте… Идёмте куда-нибудь в ближайшую таверну, и там вы расскажете мне обо всём.

– Командуй. Уверен, ты теперь куда лучше меня ориентируешься в городе.

– Так… – юноша задумался на минуту, а затем надел шляпу. – В «Сосновую шишку» даже нечего соваться – там всегда чересчур много народу… Знаете, идёмте на остров Нотр-Дам: тамошний «Рекрутирующий сержант» – вполне пристойное место.

В «Сержанте» и впрямь оказалось немноголюдно. Шарль провёл своего учителя в отдельный «кабинет» в углу зала, чтобы никто не мог помешать им спокойно разговаривать.

– Вы давно приехали? – а потом обернулся к подошедшему хозяину. – Две бутылки бордо, две порции вашего супа… остальное потом.

Трактирщик склонился в поклоне, а гасконец тогда вновь обернулся к учителю:

– Рассказывайте. Как долго вы в Париже? Как пансион?

– Мне, в отличие от тебя, рассказывать особенно нечего, – д’Эстурвиль всё разглядывал бывшего курсанта, и в самом деле не зная, с чего начать. – В пансионе всё по-прежнему: те же учителя, такие же ленивые ученики-мальчишки. Г-н де Лианкур, к сожалению, никуда не делся, как, впрочем, и аббат Лануа… прости, если напомнил о неприятном.

– Ничуть, – Шарль пожал плечами. – Это всё настолько в прошлом… вы же знаете: я быстро забываю плохое.

Похоже, за эти четыре года с тобой произошло достаточно несчастий, на фоне которых поблекли даже воспоминания об аббате Лануа, подумал д’Эстурвиль, по-прежнему будучи не в силах оторвать взгляда от седины в волосах юноши.

– Скажи, мальчик, – начал он осторожно, – а как твоё здоровье? Твоя болезнь… не вернулась?

– Нет, – молодой человек покачал головой. – Кашель, конечно, докучает, особенно в такую сырую погоду, как теперь, но в целом…

Он замолчал, вспомнив, как отчаянно учитель и пансионный лекарь боролись в своё время за его жизнь.

От воспоминаний этих невольно стало холодно, и лейтенант зябко передёрнул плечами.