Татьяна Юдина - Дорогами Победы. 1945—2020. Международный Союз Писателей

А враг куражился, сжигал
И наши села, и посёлки.
И за спиной солдат была
Москва и родина, и Волга.
Его призвали в пятьдесят,
Пахать имевшего сноровку,
И насмерть был приказ стоять:
И на троих одна винтовка.
По ним открыл враг шквал огня,
Земля смешалась с чёрным небом,
И даже плавилась броня.
Тот не поймёт, кто в пекле не был.
В бою добыл он автомат,
Со злостью действуя лопаткой.
Потом… со связкою гранат
Нырнул под гусеницы танка.
И всё: закончилась война…
Домой летела похоронка…
И вдовья плакала страна.
О, сколько их погибших, сколько?..
Враг задохнулся под Москвой.
Затем и в пух разбит под Курском.
Стал Сталинград, как в горле кость.
И вызрел, вызрел дух наш русский.
И вот пришёл Победный Май:
И слёзы, боль, шальная радость.
Дед о победе не узнал,
А я про подвиг его – знаю…
На фото он ну как живой,
В глазах улыбка, море чувств…
И он вступил в «Бессмертный полк»,
Со мной идёт плечо к плечу…

Семь сыновей – родителям слава! —
Горских красавцев, на лицах – отвага.
Военной дорогой ехали – топали.
Двое погибли под Севастополем.

У Дзарахмата в Осетии дочка…
Взрывом отмечена горькая ночка.
Храбрым, надёжным был горский солдат,
В Новороссийске погиб Дзарахмат.

От горькой вести на сердце воронка:
На третьего сына пришла похоронка.
Нет сыновей – некого ждать.
От горя такого родимой не встать.

Горькое горе в военном котле…
Лежит Хасанбек в белорусской земле.
В родное село не придёт Созрико:
Погиб он под Киевом, дом – далеко.

Русский мороз пробирал до костей,
Мало в Осетии добрых вестей.
Отец постарел от печали такой:
Сын Махарбек убит под Москвой.

Проклятой войне наступает конец —
Дошёл до Берлина Шамиль – удалец.
Запомнят враги этот грозный урок.
В Берлине погиб последний сынок.

Старейшин увидев, всё понял отец:
– Шамиль! Нет, не правда! Войне ведь конец!
Из рук его внучка испуганно рвётся,
А сердце джигита порвалось – не бьётся.

В школьном музее черкески лежат,
Память хранят, забывать не велят.

А вы целовались под ливнем колючей шрапнели,
что воздух вокруг рассекает с неистовым воем?
И кажется, если сейчас мы прожить не успеем,
то через мгновенье уже нас не будет с тобою?
Не будет весны с нашим первым бессонным рассветом,
кино на последнем ряду и весёлого «горько».
Не будут смеяться с утра наши общие дети,
с щенком лопоухим играя по прозвищу Борька.
А вы целовались у жизни своей на излёте,
которая может вот-вот оборваться? И завтра
уже не наступит. И рвётся, как птица, из лёгких
дыхание юности нашей, прошедшей внезапно…
И будут дожди слёзы лить над уставшей землёю.
И будут под ними гулять, целоваться и плакать,
забыв обо всем, как под ливнем шрапнели те двое
весной, под Берлином, в далёком таком сорок пятом…

Их расстрелять хотели на рассвете,
Когда туман над полем полз змеей.
Там были бабы, старики и дети,
И мой отец со всей своей семьёй.
Деревней целой в ту шеренгу встали,
И каждый третий сделал шаг вперёд…
На их дворе, в углу, на сеновале
Два лётчика, два раненых… Орёт
Немецкий офицер про русиш швайне,
Блестит хрустящий хромовый сапог.
…Никто ему не выдаст этой тайны,
И шепчет мама: «Ты молчи, сынок,
Смотри в глаза фашистскому подонку
И про себя считай до десяти.
Уже плывёт по Сейму плоскодонка,
Чтоб к партизанам раненых свезти»…
Но вот подняли ружья полицаи,
И багровел, как свёкла, офицер,
Когда меж ними, бледный и усталый,
Встал староста:" Ты прыть свою умерь.
Откуда здеся взяться партизанам?
Все жители у нас наперечёт.
Вот посмотри, старуха Марьиванна,
Та целый день для вас хлеба печёт.
А дед Петро работает на кузне,
Клавдея с Зинкой в поле от зари
До самого заката. Карапузы-
Те целый день копаются в пыли…»
Он говорил, негромко, но солидно,
Да то и даром – бывший счетовод,
Не подавая перед фрицем вида,
Что сам душой болеет за народ.
Так каждому нашёл он оправданье,
И офицер, кривя в усмешке рот,
Сказал с акцентом – это, мол, собранье
Закончено, и список дал работ.
Все тихо разошлись, шепча молитвы,
Крестился дед, смахнув слезу у глаз.
То поле, где жнивье – как поле битвы,
Что выиграл их староста сейчас.
Кто слаб душой, поймёт его едва ли
И проклянет, и злобно плюнет вслед…
На опустевшем дальнем сеновале
Оставил лётчик с табаком кисет…
Слепило солнце, боком встав к зениту,
И отражалось в глянце сапога…
Не по делам судили, всё забыто,
И в лагеря сослали как врага…
А лётчик наш бомбил Берлин и Вену,
Спасая мир от нечисти людской…
И снилась та далёкая деревня,
И он шептал: «Спасибо, что живой»…