Сергей Куприянов: Небоевые потери

– Дурак ты, Тонкий. Ладно я, а ты вообще самовольно покинул пост, чо не понятно?! Послал бы Ероху… Чо ты его, бздел? Блин! Да, ладно…

– А сам?

– Я… я Ерохе обязан. Он меня в бою… Короче, не мог я ему отказать, – Бобров съёжился. Вовке передавалась мелкая дрожь.

– Чего ты? Не согрелся? Дрожишь весь, – он прикоснулся тыльной ладонью ко лбу Боброва, – Да ты горишь весь, у тебя температура…

– Да, ладно, сейчас доктора вызовем, – саркастически заметил Бобров.

Вовка лег на спину, обдумывая сказанное Бобровым о дезертирах. Как глупо и нелепо вышло.

Под дверью что-то зашуршало. Вовка напрягся. Шум утих, только послышались чьи—то легкие удаляющиеся шаги. Он подошел к двери. Под ней лежал сверток, завёрнутый в светлую тряпку. Вовка нагнулся, развернул. Это был кусок лепёшки.

– Сань! Тут нам пожрать принесли! – он подошел к Боброву и протягивая кусок. Они с жадностью проглотили лепёшку.

Всю ночь почти не спали, было холодно. Вовка уже не стал забирать свой бушлат, думал, что Боброву ещё хуже. Утром дверь открыли и вошли два вооружённых человека славянской внешности. Вовка встал и уставился на вошедших, не понимая, кто они такие и как они тут оказались. Бобров продолжал лежать, согнувшись в три погибели.

– Прокыдайся, москалык!

Один из вошедших ударил его ногой. Бобров простонал и попытался подняться.

– Да, что вы, мужики! Больной он! Пусть отлежится! – попытался защитить Вовка Боброва, – Вы что, из Украины? – удивлённо уставился он на парней.

Парень поменьше ткнул его в живот прикладом. Тонков согнулся, не столько от боли, сколько от неожиданности.

– Нэ твое, падла, свыняче дило! Пишов!

Его схватили за шиворот и вытолкали из сарая. Боброва вытащили следом. Возле сарая стоял Ахмет с несколькими боевиками.

– Ахмет, тут москалю погано, можэ швыдку выклыкать?

Боевики захохотали.

– Сейчас лечить будем, раздевайся!

Бобров опасливо посмотрел на Ахмета. Принесли два ведра воды.

– Давай, давай, москаль! – подгонял один из украинцев.

Бобров разделся, его окатили из ведер ледяной водой. Он весь сжался, простонал.

– А теперь, беги! – Ахмет перезарядил автомат, – Вперёд! По кругу!

Бобров неспеша побрёл, испуганно озираясь.

– Быстрее! – Ахмет выстрелил в воздух.

Бобров пригнулся, упал на колени, боевики громко захохотали. Тот поднялся и побежал дальше по кругу. Во дворе на том же месте, где и вчера, появился пожилой мужчина с седой бородой. Из двери дома выглянула девочка лет четырнадцати. Ахмет заметил её, громко крикнул по-чеченски и махнул рукой. Она скрылась. Голый Бобров сделал несколько кругов вокруг боевиков и остановился, тяжело дыша.

После «лечения» их опять привели к той же яме. Там уже работали вчерашние пленники. Вовка поздоровался с ними, спрыгнул в яму. Он узнал, что держат их в подвале в другом дворе. Двое пытались бежать, но из деревни есть только один выход и там, у боевиков, пост. Поймали, сильно били. В горы идти – верная смерть. Новость мгновенно разрушила Вовкины мысли о побеге. Ворочая камни, он думал о тех парнях из Украины. Как они тут оказались и почему воюют на стороне чеченцев? Он никогда не был на Украине, но всё, что знал о ней, почему—то связывалось с теплом, щедростью и гостеприимством. И поэтому их появление никак не умещалось в Вовкиной голове, не сочеталось с устоявшимся представлением.

Обедали кукурузной кашей. Жадно черпая руками из ведра, пленники опасались, что это будет их последняя пища на сегодня и старались наесться досыта. Боброву стало немного легче, но ел он вяло и понемногу.

Вечером их опять заперли в сарае. Так прошло около недели. Днём солнце пригревало и когда работали, становилось жарко. Ночью – тряслись от холода, меняясь друг с другом бушлатом. Каждый вечер, примерно в одно и то же время, к двери сарая кто—то подкрадывался и просовывал под дверь или кусок лепёшки или, застывшую словно подошва—«манка», кусок круто сваренной кукурузной каши, а так же пару раз бутылку козьего молока. Через какое—то время Вовка, сам того не желая, будто дрессированный пёс занимал позицию у двери и ждал, когда под дверь просунут их «ужин». Однажды он даже попытался заговорить, с тем, кто был снаружи, но никто так ничего и не ответил. Было ли это чьё—то великодушие и жалость к их положению или это была воля Ахмета, кому—то поручившему кормить пленников, Тонков не знал, хотя и не верил в благородство их тюремщика. Бобров этими рассуждениями пренебрегал, принимал, как должное и считал, что для двоих пайка слишком мала.