Сергей Куприянов: Небоевые потери

В короткие перерывы, когда Вовка разматывал промокшие портянки, задумчиво вспоминал тёплую и сухую казарму в «учебке». И весь тот уклад, к которому уже почти привык, сейчас казался непостижимой роскошью.

После взятия Шали в конце февраля – начале марта, батальон «зализывал раны»: чинили технику, вооружение, отправляли раненых. Убитых Вовка не видел, а вот нескольких легкораненых – да. Их отправляли «Уралом» в штаб группировки, а там вертушкой на «большую землю». Он вглядывался в их лица, пытаясь то ли кого—то узнать, то ли запомнить выражения их лиц, скорее счастливых, чем печальных. Была даже лёгкая зависть – домой поедут.

– Чо застыл, зёма? – Вовку окликнул водитель «Урала», которому он помогал ремонтировать, – Не ссы, страшно только первые пятнадцать минут, потом привыкаешь.

– А ты давно тут? – Вовка протянул ключ.

– Да, почти сначала.

– А дембель когда?

– Дембель? Хм! – водитель хмыкнул, будто Вовка спросил глупость, – Когда вперед ногами вынесут или вон, как этих… отправят. Ты тут не о дембеле думай, а как выжить. Каждый день думай. День прошел – хвала Аллаху!

– А ты что, мусульманин?

– Хм, нет. Но наш боженька тут как—то не ловит, – с прищуром посмотрел он на небо, – молись, не молись.

«На войне, как на войне», – успокаивал себя Вовка, когда вспоминал дом или, когда накатывала жуткая тоска. Немного раззнакомившись, он узнал, что в конце февраля, освобождая Шали, рота, в которую он попал, понесла первые боевые потери. Ротный прибыл новый, на две недели раньше Вовки. Пацаны говорили, пытался поначалу устроить казарменный порядок – да куда там… «Деды» особо не докучали, все занимались своим делом. Только один Ерохин, «замок», как—то все подначивал, пытался себя героем показать, дескать, боевой опыт, а он – «салабон», пороха не нюхал. Вовка как—то сразу на него попал. Внешне невзрачный – рыжий, мелкий. Такому в пору самому помалкивать, а вот поди. В любом споре знаток, в любой компании – свой. Новенький бушлат пришлось сменить на ерохинский, худой и грязный. Обидней всего было то, что он почти земляк, из Уссурийска, а Вовку за что—то невзлюбил. Единственное утешало, что служить ему было до мая.

Сменившись на посту и наскоро поужинав холодной перловкой, Вовка снял ненавистный бушлат, размотал промокшие портянки и пробрался подальше в кузов «Урала» поспать. Вывернул шапку наизнанку и подсунул её под голову. Немного покрутился и, настраивая себя на сон, стал представлять себе лето, звон жаворонка и себя, такого беззаботного, счастливого, развалившегося на траве, щурясь, смотрящего ввысь огромного голубого купола…

– Тонкий, Тонкий, – тормошит Вовку Бобров из первого взвода, – там Ероха тебя зовет.

– Что? – Вовка нехотя приподнялся, – Я же в карауле…

– Не знаю, сказал тебя позвать.

Вовка неспеша намотал портянки, накинул бушлат, потянулся за автоматом.

– Да оставь ты его, – заторопил Бобров.

Человек шесть сидели в БМП, уже разгоряченные и хорошо поддатые. О чём-то спорили. Вовка, согнувшись, влез внутрь. Стихли, как увидели его, следом пробрался Бобров.

– А, вот ты…, – Ерохин сделал непонятный жест руками, – Слушай боевую задачу, боец. «Дедушкам» нужно принести «горючки» в честь моего дня рождения…

– Ероха, я же в наряде, мне через полтора часа заступать…

– Я не понял, боец?! Буреем? Товарищ Гвардии сержант! Можно Анатолий Васильевич… Как понял?!

– Так точно, – потупил взгляд Вовка.

– Толян, да куда ты его посылаешь, ещё спалится, замполиту сдаст, – вклинился в разговор Биденко, – пусть идет. Иди «Тонкий», иди…

Ерохина это задело.

– Слышь, кто из нас старший?!

– Да, ладно, ну, Ерох, чо ты к пацану—то…, – попытался вставить Бобров, – Он тут недавно, ещё не знает, что где…

– Бобер! Вот ты и покажи! Всё, время пошло!

Вовка с Бобровым вылезли из БМП. Спорить с пьяным Ерохиным желания не было.

– А где мы ему сейчас водку найдем? – растерянно спросил Вовка.

– Да, ладно. Не ссы, тут на окраине точка есть, километра четыре. Если быстро пойдем, ещё успеешь поспать.

– А «чехи»?

– Какие «чехи»? Ладно тебе… Мы их так шуганули, они в горах, раны зализывают, – успокоил Бобров.

Шли, переговаривались. Бобров рассказывал, как был в бою. Приврал, конечно, но говорил красиво, ярко. Он, хоть и был с Вовкой одного призыва, а в Чечню попал на месяц раньше и перед Тонковым чувствовал себя уже бывалым воякой. Сам он был из Нижнего, крупнее Вовки. Из—за маленького курносого носа, маленьких пухлых губ и заметного румянца на пухлых щеках, Бобёр выглядел этаким гигантским пупсом.