Василий Скрипов - Душа и парус выплывут из дали…

***

Вскоре после той семейной драмы папа начал возить меня в Свердловск, на занятия к логопеду. В нашем городе таких специалистов не было. Несколько месяцев два раза в неделю, когда у отца были выходные, мы поднимались на рассвете и шли пешком через весь город до железнодорожной станции.

Полтора часа на электричке, потом автобусом в центр Свердловска, до главной площади, где высился мрачный и угрюмый памятник Ильичу. И несколько часов в сурдоцентре, в компании с другими неслышащими детьми, где я старательно всматривался в губы старенькой женщины-логопеда и угадывал слова, тщательно артикулируемые ею. Потом она закрывала рот листком бумаги, надев мне наушники и снова начиналась игра в угадайку. Лучше у меня получалось чтение с губ, чем слуховое восприятие, но в дальнейшем оказалось, что в реальной жизни это умение давалось мне гораздо сложнее, чем во время занятий у старательной тети-доктора.

Зато по вечерам мы с отцом возвращались домой счастливые, с чувством исполненного долга. А еще я за время этих поездок я умудрялся прочитать кучу книжек – при моей привычке к быстрому поглощению книг, нескольких часов в электричке туда-обратно хватало на очередной приключенческий роман. Правда, папа пытался и в дороге потренироваться со мной чтением с губ, но быстро сдавался, поскольку я не хотел заниматься этим на людях. И батя вслед за мной погружался в книгу или газету…

Читать он любил, хотя запойным книгочеем не был. Перед сном часто зачитывался каким-нибудь романом, газетой или журналом. Когда я стал работать в редакции, отец штудировал наш журнал от корки до корки, начиная, естественно, с моих статей. Однако если у него было свободное время, всегда предпочитал похозяйствовать на даче или поскитаться в лесу…

***

По осени, когда вся картошка на нашем большом огороде была выкопана и убрана в подпол, который отец называл «голбец», мы собирали высохшие плети ботвы, старые ветки яблонь и черемухи, плети малинника и складывали в огромную кучу. Папа зажигал костер, и пламя поднималось до небес. Прощание с осенью, проводы урожайного года. В золе запекали картошку. Запахи костра, «печенки», осенней прели, тепло родной земли – эти воспоминания тоже переплетаются с ароматами весеннего цветения, вкусом черемухи…

Последние годы жизни отца были спокойными и умиротворенными – он много времени проводил с мамой на даче, часто уходил в лес по ягоды и грибы, пропадал там много времени, так что мама начинала беспокоиться. А потом делал из своей добычи варенья и засолки, снабжал нас с Аллой в Москве уральскими гостинцами. Обожал своих внуков – кроме нашего Максима, их было еще четверо от Нины и Толи.

Уже когда его не стало, мама рассказывала, как отец ухаживал в молодости за ней. Она была старше папы, поэтому вначале не воспринимала его увлечение всерьез. Молодой Петр так сильно полюбил Тамару, что не отставал от нее, и в конце концов своей верностью покорил ее сердце. Между прочим, он был не последним парнем на деревне – кудрявый гармонист, многим девицам нравился. Да и на маму многие парни заглядывались. Тогда они жили в Артях, около Красноуфимска, там и поженились.

От бурной молодости осталась память – баян, который хранился в кожаном футляре. При мне отец уже не играл, зато я сам, после потери слуха, частенько открывал футляр и растягивал мехи баяна, прислушиваясь к протяжным гулам и стонам, явственно ощущаемым мною через полированные клавиши и бока…

Много теплых воспоминаний связано с домом и огородом на Возмутителей, откуда мы позже переехали в пятиэтажку. А той избы уже нет – город постепенно наступал на огороды и застраивал улицы бетонными одноликими зданиями. Но память о доме жива, как в стихах Олега Чухонцева:

Много прочел я книг и прошел дорог,

много стальной и медной попил водицы,

ну а теперь хотел бы на свой порог,

к притолоке с зарубками прислониться,

да об одном забыл в суете сует:

этого места больше на свете нет…

***

Брат Толя был на десять лет старше меня. У него судьба сложилась тяжело – но он сумел перебороть ее и встать на ноги во всех смыслах. Не случайно пишу – был. К сожалению, его уже нет.

Мои воспоминания об Анатолии отрывочны, потому что в детстве я много времени провел по больницам. А потом, когда я учился в школе в Ревде, Толя уже уехал в Свердловск учиться в профтехучилище, потом работал там и дома бывал редко.

Один из необычных моментов раннего детства. Мне года четыре, стою во дворе нашего деревянного дома на улице Возмутителей. Смотрю, как Толя со своими друзьями-подростками играет в войну. Вдруг раздается громкий взрыв (я тогда еще слышал), и Толя с белым как мел лицом, с залитой кровью рукой бежит в дом, а перепуганные ребята – врассыпную. Оказывается, парни соорудили самодельный наган (вроде бы назывался «поджиг»). При попытке выстрелить из него, железная трубка, начиненная бог знает чем, взорвалась у Толи в руках. Хорошо, что никто серьезно не пострадал. Только ладонь у брата была сильно обожжена, и он долго ходил с забинтованной рукой…