Далия Трускиновская: Душа и дьявол

Больше всего на свете я любила второе действие «Жизели»…

Шел третий час ночи, я не могла заснуть. Состояние было такое, в котором те, кто послабее, кидаются в истерику, бьют тарелки, бьются головой о стенку.

Я другая. У меня крепкие нервы. И все же заснуть я не могла. Хуже того — я не хотела даже заставить себя раздеться, принять душ, причесаться на ночь. Правда, я не металась по комнате, а тихо сидела в кресле. Но сидеть и думать два с половиной часа подряд тоже вредно для здоровья.

— Черт возьми меня совсем, — наконец сказала я вслух, потому что ночная тишина большого дома стала меня раздражать. И что это за «совсем», где я нахваталась этих словечек-паразитов? У кого подцепила проклятое «совсем»?

— Черт возьми меня совсем… Да. Душу бы ему продала, лишь бы, лишь бы!…

То, о чем я сейчас мечтала, было уголовно наказуемым деянием. Я хотела найти человека выше среднего роста, с жесткими руками, с прокуренным гнусным голосом, широкоплечего и костлявого, чтобы убить его. Взять пистолет, которого у меня все равно нет, и убить. Или взять нож, нож у меня есть, я сама точу его, потому что мужчины не имею даже приходящего. Или набросить на шею ему петлю. Это уж совсем просто.

— Да. Именно душу. Именно дьяволу. Чтобы он дал мне совершить это. Ведь ходит же по земле такая сволочь!

Из— за этой сволочи я сегодня в два часа дня явилась в райотдел милиции, поднялась на пятый этаж и постучала в кабинет номер шестнадцать.

— Входите, — ответили мне.

Я вошла.

— Вы Федоренко? — спросил тот, кто сидел за раздрызганным письменным столом, таких уже ни в одном приличном учреждении не увидишь, и одним пальцем стучал на древней, совсем уж музейной машинке.

— Нет, я не Федоренко. Я по делу о нападении на Киевской улице.

Он уставился на меня с недоумением — мне сдуру даже показалось, что с интересом.

— Какое нападение? — ошарашено спросил он.

— Да в ночь с пятнадцатого на шестнадцатое мая. Я свидетель.

— Разве я вызывал вас? — уже чуть ли не а панике спросил он. — Я же точно помню, что нет!…

— Не вызывали, — согласилась я. — Я сама пришла. Я же свидетель все-таки. Три недели прошло, а повестки все нет и нет, хотя моя фамилия в вашем деле фигурирует. Вот, решила прийти сама и дать показания.

Мне частенько приходится удивлять людей. Вообще мне это занятие даже нравится — когда речь идет о чем-то забавном, Например, все в отрубе, когда я на тренировке встаю на пуанты. Даже не понимают сперва, что это я такое вытворяю. А мне нужны пуанты, что называется, для медицинской профилактики — бывает, что подъем барахлит, а с пуантами у него такие штучки не проходят.

— Садитесь, — наконец сообразил он показать на корявый стул, — Впервые вижу, чтобы свидетель пришел в милицию без повестки. То по три повестки посылаешь, и все равно с собаками не найдешь, а то без всякой повестки…

— Мне рассказывать? — прервала я его.

Ему было куда за сорок, и вид до того усталый — будто вагон с кирпичом разгрузил. Но я знала, что на иных мужчин такое действие производит общение со сломанной пишущей машинкой.

— Рассказывайте, — все еще не придя в себя, позволил он, — только, знаете ли, я ведь совершенно не в курсе.

— То есть, как это не в курсе? — тут уж удивилась я.

— Это дело ко мне только вчера попало.

Тут я вспомнила, что Соня описывала мне следователя как шатена, а этот был яркий брюнет.

— Ладно, — сказала я, — разберемся. Итак, в ночь с пятнадцатого на шестнадцатое мы втроем ехали на машине — Валерия Сотникова, Софья Розовская и я. За рулем была Сотникова, Розовская сидела рядом с ней, а я — на заднем сидении. Это имеет значение, потому что нам пришлось разворачиваться, и я глядела назад и давала команды Сотниковой.

— Сотникова — это та, на которую напали? — с сомнением спросил он.

— Нет, напали на Розовскую. Мы возвращались домой так поздно не потому, что снимали иностранцев в ночном баре и не потому, что пьянствовали и развратничали на чьей-то хате, как предполагал ваш предшественник. Просто Розовская недавно разменяла квартиру. У них была трехкомнатная, мать Розовской с отчимом переехали в двухкомнатную, а Розовская — в однокомнатную с частичными удобствами на Киевской. Это тоже очень важно — иначе трудно понять, почему все события разворачивались ночью.

— Ну и почему же? — вежливо спросил он.

— Потому что мать Розовской — нервная дама, которую на старости лет угораздило выйти замуж.