Вячеслав Киктенко - Ячменное зёрнышко. Сборник рассказов

На обратном пути я спросил отца:

– «Ты видел, к а к а я у него голова?..»

Отец, хорошо почуявший моё состояние,

ответил в тон, но с добродушным юморком:

– «Да-а, как у коня… не меньше…»

– «Ты что! – возмущённо выкрикнул я – коней т о г д а не было, т о г д а были другие!..»

Отец внимательно поглядел на меня, удивлённо покачал

головой и ничего не ответил…

Зачем я это теперь вспоминаю?

Даже себе не отвечу.

В России смута, малые и немалые племена всё делят-не поделят несчастные клочки земли. Мелочность, суета, распродажа всего и вся, кишение обезличенных толп, как на предметном стекле под микроскопом… а он всё всплывает из памяти, тот великаний образ – образ неотмирного существа, восхищавшего детское воображение…

Словно бы и теперь он способен, словно он один способен примирить, угасить собою все наши мелочные сегодняшние страстишки…

Но ведь он рухнул… рухнул он, тот ослабевший костяк, рухнул под несоразмерною массой!..

Значит, он был н е п р а в и л ь н ы йв этом мире?

Так почему же всё видится он, видится издалека? – молчаливый, печальный великан, медленно уходящий в горы…

…уходящий вдаль со своей верной подругой…

…а мы, пучеглазое восторженное племя, всё глядим ему вслед из щелей забора…

…мы взволнованы небывалым видением, воочию сошедшим со страниц любимых сказок, легенд, преданий…

…мы словно бы ожидаем его возвращения…

…и даже не его самого, а той самой силы…

…той самой силы, доброты, благородства неведомых нам великанов, которые обречены —

– да неужели же так непоправимо обречены?!! —

на грусть, неуют и, в лучшем случае, на досужее изумление в иных, сильно сузившихся временах?..

…в иных племенах…

…в иных именах…

Памяти Егора Гилева

Егор, Егор, Егор… крапивное семя. И не было, и нет перевода вам, мастеровым, трудягам-оформителям, книжным графикам. И даровитым, и не шибко таланным. Нет вам перевода, и слава Богу. Без вас утратила бы жизнь – не то чтобы яркие свои краски – нет, но некий, не вполне зримый огрубевшему глазу тон, точнее даже – фон, внутренний, как бы заэкранный фон бытия. Или, говоря на твоём, Егор, языке, языке живописца – загрунтовку, на которой и вершится, и цветёт радужными красками корифеев пёстрая картина мира, явленного в подлинно художественных перлах…

Впрочем, была и у тебя, как у всякого «нутряного», въедливого художника своя заветная полочка. Взглянуть на неё далеко не каждому доводилось, ибо то было Святое Святых, – серия «Заступники народные». А вот мне довелось. Проникся доверием Егорушка. Да и то сказать, как не проникнуться после совместной работы над книгой, после множества совместно выпитого в задушевных беседах?

К тому времени, о котором пойдёт речь, а это были 80-е годы, работая в издательстве, я давненько уже присматривался к этому, не то что странноватому и одинокому, но как бы отдельно от всех стоящему и ходящему человеку. Кержак, родом с Алтая, седоватый мужик, медленно но неотвратимо подбирающийся к шестому десятку, он не чурался общества художников, в основном молодых и «продвинутых», как им казалось, ребят и девушек, окончивших столичные вузы.

Пил с ними охотно и много, никогда не пьянел. Только гуще и пронзительнее синели глаза на тёмном, словно бы вырезанном из алтайского корня лице с резко обозначенными, вперёд выдвинутыми скулами. Выправка была удивительная, словно этот деревенский мужик окончил некогда кадетский корпус, где военной выправке придавалось нешуточное значение. Тем кадетам, кто имел несчастье сутулиться, привязывалась к спине палка, которую не дозволялось снимать ни днём, ни ночью. Так и спали, а потом ходили с болтающейся за спиною палкой, терпели насмешки и унижения, покуда не преодолевался врожденный либо обретенный в барской лености порок и не становился сутулящийся юнец стройным, прямым, как и все остальные выученики кадетского корпуса.

Вот и Егор… диву давался я, как он, немолодой человек, в любом застолье, когда и молодые уже скрючились или «растеклись пластилином», как он стройно и строго сидел, слегка насмешливо взблескивая порою из-под кустистых бровей иссиня-черными своими глазами – сузившимися, и ещё пронзительнее засверкавшими.

Никаких заказов он, старый книжный график, не чурался. – Работа есть работа, дают подзашибить копейку, и на том спасибо. Тем более, от него мало что зависело в выборе – молодые, сбившись в плотную модернистскую стайку, хозяйничали в издательстве напропалую, лучшие заказы забирали, естественно, себе, отдавали любовницам, родственникам, дружкам….