Евгений Матерёв - Психомахия

– Ну нет, так нет, – кинул Аполлинер и быстрым шагом, как показалось Фабрису, с негодованием покинул мастерскую.

Всё произошло так стремительно, что за точкой потянулся шлейф, превращая этот знак препинания в многоточие…

И действительно, заронённое Аполлинером любопытство разгоралось в душе мастера. Соблазн был очень велик. Завладей он секретом Аполлинера, Фабрис решил бы множество проблем: и финансовое положение поправил, и общественный статус.

Красивым витражом Фабрис прославил бы не только город, но и род свой. Чем чёрт не шутит – может быть, и сам Его Величество король захотел бы видеть в своих покоях работы мастерской Фабриса Рене!

«А как бы вытянулись от удивления лица мастеровых Руше и самого Амори!»

Подобные представления бальзамом ложились на душу Фабриса.

«Вот бы порадовался на небесах папаша Джозеф моим успехам!» – мастер даже про отца не забыл упомянуть в своих мечтаниях.

Зло поминая друг о друге, отцы Фабриса и Амори передали эту обоюдную ненависть и своим детям. Оба замалчивали причину такой вражды, но, возможно, её истоки следует искать в тех временах, когда Джозеф работал подмастерьем у Люсьена Амори.

Потянулись будни. Ощущение упущенной возможности преследовало мастера Фабриса; являлось дополнительным элементом, выбивающим из колеи: «Я даже не удосужился узнать, в чём, собственно, состоит дело», – терзался Фабрис.

Аполлинер сказал про кровь, но это не означает убийство, как сразу подумал Фабрис; возможно, алхимик имел в виду кровопускание.

От того, как опрометчиво он отказался от этой неожиданной помощи, у Фабриса холодело внутри.

Через какое-то время мастер успокаивался, сумев взглянуть на ситуацию с позиции совести: «Как хорошо, что Аполлинер исчез; никакая сделка не достойна даже капли крови Барбары».

Но проходило время, настроение Фабриса опять менялось, и вместе с ним менялись и мысли – ситуация выглядела уже не так однозначно.

Почти вплотную подошла тёмная вода к бревнам мостка. Кружится в водоворотах у свай прошлогодняя осока, падалица. В широком зеркале реки отражается голубое весеннее небо – твоя душа снова становится восприимчивой к этому бездонному океану. Как лёд становится прозрачным от тепла, так и окружающий воздух, нагреваемый первыми тёплыми лучами, наполняется весенней динамикой.

На противоположном берегу просыпается лес: издали можно заметить птиц, перепархивающих с ветки на ветку, или косулю, пугливо всматривающуюся вдаль. Несколько уток приводняются в бежевых зарослях.

Захрустел под ногами валежник; когда начинаешь подниматься по склону, то постепенно из-за пригорка вырастает каменное здание стеклодувной мастерской. Густой дым, вырывающийся из труб, постепенно рассеивается и, как сквозь сито, проходит меж стволов деревьев лесной опушки.

Путь наверх, по дну балки, сопровождается весёлым журчанием ручья.

В поле зрения оказалась вся фактория – прямоугольное каменное здание с черепичной крышей. Над широкими воротами стоял навес из дранки, под ним – столы. Двор ограничен сараями, столярной мастерской, дровниками и хранилищами.

По другую сторону оврага, за зарослями орешника виднелось небольшое поселение. Там и жили со своими семьями стеклодувы. Но не только они – разный люд тяготеет к лесу: лесничий, сборщики, угольщики, лесорубы. Ближе к реке стоял дом, где проживает сейчас Барбара.

Были тут и жилища крестьян-цензитариев 25 25 Крестьяне, оплачивающие использование земли. , потому что дальше, за поселением, простирались пашни, со всех сторон окружающие Город. В центре его возвышался тот самый Собор; в хорошую погоду можно даже рассмотреть строительные леса, облупившие высокие стены.

Двустворчатые ворота распахнулись, и работники стали выходить из мастерской во двор. Кажется им, что окружающая действительность потеряла в красках – люди приходили в себя от испытанного контраста в освещении.

Подмастерья и помощники по очереди мыли руки, обмокнув их в золе; стали сходиться под навесом – там суетились их жёны и дочери, выкладывая на стол снедь и питьё: после многочасовой работы нужно подкрепиться.

– О! Лепёшки с чесноком! – воскликнул Лоуп, усаживаясь за стол.

– Да, такие делала моя Аими, – с грустью сказал его сосед.

– Это она меня и научила, Оберон, – Вева пододвинула к вдовцу тарелку с рыбной похлёбкой.