Вячеслав Киктенко - Арабески

Стоит взглянуть на карту земли, становится ясно: две Империи уже утвердились на планете – США и Китай. Но ведь зреет и третья Империя! Причём, самая опасная – фундаменталистская. Ближний Восток, Саудиты, Катар… «арабская весна» не случайно ведь развёрнута? Приглядись, вспомни Историю – да ведь это всё та же («модернизированная», правда) идея Великого Турана, где, по фундаменталистскому замыслу, должен осуществиться «панмонголизм». То есть, туда должны быть втянуты и территории Средней Азии, и все бывшие Советские Республики.

А они боятся этого пуще огня! У казахов, к примеру, женщины никогда не носили ни паранджи, ни хиджаба, и вообще, по корневой сути те же казахи (казаки, вольные люди) гораздо ближе к России, чем к арабским шейхам. У казахов был всегда классический Ислам, без радикализма. Они не согласны на рабство у арабских шейхов, на извращение Ислама.

…но – оттуда, с ближнего Востока, через Кавказ насылают и насылают вохаббитов, придумавших какие-то бредовые «пояса шахидов», дурачащих глупых (или насмерть запуганных) девок и устраивающих теракты, даже в центре России.

Вот и думай, брат, поглядев на карту земного шара, – а ведь зреет и четвёртая Империя – Евразийский Союз. Думай, брат, думай…

***

…цыгане… великое, деградировавшее племя прекрасных бродяг-песенников-танцоров, несших дольнему миру когда-то – неясно Откуда – отблеск ТАЙНЫ ВЫСОКОГО МИРА, но заплутавших и забывших главное, забывших откуда, кому, зачем это несших, выродившихся в цветастых, нередко жуликоватых ухарей.

***

…а племя изначально великое…

***

2. Обманщики и щипщики

…классическая, великая Алма-Ата 50-х годов 20 века.

И – выступает из памяти день… один из самых ужасающих дней вполне счастливого детства: отец волочёт меня, как на закланье барана, в кошмарное место. А этот «баран» изо всех силёнок упирается сандаликами в раскалённый асфальт… а отец всё волочёт, волочёт, волочёт… волочёт на этот раз к «Тёте чёрненькой».

Они чередуются: «Тётя беленькая» и «Тётя чёрненькая». Отцу кажется, что это симпатичные, милые тётеньки, одна лучше другой, и мне просто глупо не радоваться такой невероятной удаче и везению – визиту к НИМ. И он их поочерёдно расхваливает, расхваливает… ага!

Они – сущий кошмар, отвратительнее их нет на всём белом свете. Они – зубные врачихи! Они крутят голыми, заголёнными в работе ногами, с намокшими от напряжения трусами, которые я невольно должен обозревать с зубоврачебного кресла, крутят мощными ногами свои страшные педальные машины…

***

Тогда, в 50-х годах далеко не во всех городских стоматологиях бор-машины были электрические, я до сих пор отчётливо помню допотопные, ножные бор-машины, навроде точильных или же швейных машинок. Естественно, свёрла вращались с произвольной скоростью, в зависимости от физической формы «тётенек», от их усталости, от времени приёма. Как правило, вращались довольно медленно, и потому очень больно. Больно для меня, разумеется…

***

После плаката в детской клинике:

Сырая улитка носа

Долго ползала по платку,

Оставляя за собой

Серебряные следы.

Потом уползла.

Высохла. Умерла…

Улыбнулись врачи!

…………………………………….

В детской клинике врачи теперь

На плакате так и стоят,

Радостно воздымая чистые,

Стираные носовые платки…

***

…о, эта «Тётя чёрненькая»!.. Я помню, как, ласково ощерясь, впивалась она в мои нежные зубы своими дикими свёрлами, свёрлышками!.. А потом ещё долго ковырялась там какими-то невообразимо погаными, студёно сверкавшими шильцами… бр-рр!..

А уж «Тётя беленькая»!.. Она даже не улыбается мне, в отличие от «чёрненькой», я уже хорошо знаю её. Она молча хватает меня за тощую шею, фиксирует её на спинке кресла, и, рявкнув что-то вроде «молчать!», заводит белой ногой пыточную машину…

***

– «А я тебя навижу! ..»

***

От одного воспоминания об этих «визитах» мне становится плохо ещё накануне, когда мы дома, и только ещё собираемся (это отец собирается, а я пытаюсь спрятаться от него за большой фикусной кадкой в углу нашей «залы»). И хотя сегодня принимает «Тётя чёрненькая», ласковая тётя, я, ловко выловленный отцом из-за кадки и выведенный на страшный путь, я всё равно ору и упираюсь ногами в асфальт – в раскалённый июльский асфальт восточного города…

***

…стародавним летом, в маленьком азиатском городке, в платном парке – для « благородных » – ещё мальчишкой, накануне Революции, отец увидел на спинке садовой скамейки надпись, поразившую его и запомнившуюся на всю жизнь: