Николай Тычинский - Рассказы не про всё

– Я не знаю, вообще-то.

– Ну вот еще один уклонист. Давай, парень, определяйся. В походах приходится решения принимать, иначе из тебя ничего путного не выйдет.

– Наверное, тогда все-таки лучше ее вернуть. Тяжело будет еще восемь дней с таким ботинком…

– Ну что ж? Тогда будем считать, что большинством решение принято. Снимаем. Антон, возьмешь Верин рюкзак, она – твой с самым необходимым. Проводишь ее на вокзал в Миас, дальше она сама, а ты к концу дня налегке по лыжне нас нагонишь. Сегодня далеко не уйдем.

Когда Юрка выбрался последним из палатки, он увидел, как все три девушки стояли в стороне от костра. Вера и Альфия, обнявшись, плакали, а Машка стояла с ними рядом и сердито посмотрела на него, Юрку. Бурав с Антоном что-то обсуждали у костра, остальные были заняты сборами. Из котла для чая уже вовсю валил пар, а каша была накрыта крышкой. Хотелось есть. Мороз за ночь усилился и быстро вытянул все тепло из-под сразу вставшей колом анораки. Юрка чувствовал себя виноватым. Теперь он жалел, что высказался за уход Веры, но было поздно что-то менять. После завтрака стали укладывать рюкзаки. Все происходило молча. Костя с Макаром складывали палатку. Дело это было непростое: палатка за ночь покрылась ледяной коркой, и теперь ее приходилось долбить, чтобы сложить в несколько раз и стянуть чехлом с ремнями, как у рюкзака. Палатку нес самый крепкий из них – Макар. Как только палатка была упакована, Антон с Костей повесили ее ему на плечи. Макар слегка пошатнулся на лыжах, но устоял и скоро, не дожидаясь других, пошел в глубь леса. Остальные еще с полчаса собирали свои рюкзаки и потом догоняли медленно идущего Макара. Антон с Верой проводили всех и тогда сами встали на лыжи.

Вечером, когда уже начинало темнеть, но еще была различима лыжня, на их новую стоянку пришел Макар. От него валил пар, словно он только что вышел из бани. Над палаткой стоял столб дыма от печки, в котлах закипала вода, и вся их группа потихоньку подтягивалась к костру, чтобы потом, когда сварится ужин, можно было уже окончательно на ночь уйти в теплую палатку и там снять с себя лишнее. Макар курил свою трубку, Костя дымил сигаретой и в свете костра что-то чинил в креплении лыжи, остальные стояли вокруг костра и смотрели на пламя.

Перед тем как уйти в палатку, когда они остались у костра вдвоем, Юрка вдруг спросил Бурава:

– Скажи, Бурав, а Вера правда же не смогла бы с нами идти дальше?

– Да почему? Куда бы она делась, дошла бы, конечно… – он негромко рассмеялся.

Этот смех и пренебрежительное «дошла бы…» еще долго звучали в ушах Юрки и не давали ему заснуть. Хотя в спальнике было тепло, уютно, а лапник под ним был мягким, как перина на кровати в бабушкином доме. Дежурный Костя приоткрыл дверцу у печки и пускал туда сигаретный дым тонкой струйкой, думая, что никто не заметит, что он закурил в палатке. Видимо, так оно и было, все спали. Юрке хорошо было видно через щель пламя в печи, и он даже чувствовал на лице его жар. Костя открыл печь шире и подбросил дров. Как он закрыл печь, Юрка уже не видел…

Наш духовой оркестр как лучший в районе часто приглашали обслуживать различные торжественные собрания, партийно-комсомольские конференции, слеты передовиков и прочие мероприятия. Играли марши, гимн, туш, а иногда в перерывах что-нибудь более веселое и легкое: вальсы или песенную музыку. Обычно это происходило в большом городском дворце культуры химиков, зал которого не уступал приличному оперному.

Так как большей частью эти мероприятия состояли из самих заседаний, то нам преимущественно приходилось скучать и дожидаться своего выступления. В оркестре редко играл кто-то из взрослых, в основном мы: мальчишки четырнадцати-пятнадцати лет.

Было две придуманных нами самими игры, чтобы скоротать время в оркестровой яме.

Первая игра заключалась в том, что большой барабан клался на бок, получался этакий семейный круглый стол, и на нем раскладывалось несколько костяшек домино. Поочередно колотушкой стучали в барабан и подсчитывали количество очков на перевернувшихся вверх точками доминушках. Выигрывал тот, кто набирал больше. Конечно, стучать надо было осторожно, чтобы звук был едва слышным, в зале же обязательно шло какое-нибудь заседание и, как правило, кто-нибудь уже вовсю выступал с трибуны, а рядом на сцене сидело жюри или президиум. Но если стукнуть совсем слабо, то костяшки не переворачивались. Поэтому надо было умудриться так ударить, чтобы максимальное число костяшек перевернулось, но чтобы гром барабана не был слишком ясным среди дремотной тишины зала. И вот время от времени, впрочем, с заметной ритмичностью, раздавалось негромкое «бум-м». Кто-то в зале вскидывал голову и тревожно оглядывался, кто-то думал, что это доносится шум с улицы, а кому-то это вообще казалось естественным фоном, когда долго бубнят с трибуны. Выигрывали те, кто не боялся рисковать. Игра заканчивалась каждый раз одним и тем же: кто-нибудь входил в азарт и так долбил по подпрыгивающему барабану, что внезапный артиллерийский гром заставлял подскочить ползала; члены жюри смотрели на председателя, председатель, покрутив головой, утыкался в регламент, будто там было написано, по какому поводу синкопа, а наш Андреич, дирижер и руководитель оркестра, отвлекался от своей книжки «Три мушкетера», которую обычно читал, и грозил нам всем худеньким кулаком. Он снимал и снова надевал очки, вскакивал, но тут же садился назад, потому что тогда его становилось видно из зала. Грозил снова уже пальцем и всех заставлял вернуться на свои места. Андреича не боялись, но расстраивать не хотели: он всегда всё сильно переживал.