Николай Тычинский - Рассказы не про всё

© Тычинский Н. Ф., 2020

© Оригинал-макет. ООО «Реноме», 2020

Когда отца не стало, мне было тридцать четыре, моему сыну – уже девять, а мне все кажется, что был я тогда еще слишком молод, совсем зеленый, чтобы остаться без него. С ним у нас не случалось задушевных разговоров и чего-то особенного, что вспоминалось бы теперь как событие. Нет, такого не могу вспомнить. Ушел он действительно рано, недолюбив нас, детей и внуков, не узнав, кем мы стали и как нам живется. А главное: не получив от нас того, что теперь так хочется ему, отцу, дать, вернуть. Не было ни дня, чтобы не вспоминал его, не прикидывал, что он в какой-то момент сказал бы и что бы подумал. Он – мерило на всю мою, теперь уже более длинную, чем его, жизнь.

Трудно писать истории, рассказы о нем. В воспоминаниях преобладают чувства, а не события, и от этого их описывать сложно, чтобы было интересно читателю, а не только мне самому. Но сначала о нем просто факты.

Родился отец 19 июля 1936 года на Западной Украине в деревушке Дубовица Ивано-Франковской области. Отец его, дед мой, Иосиф Тычинский – поляк, а мать Юлия Ильинична – украинка. Прожила бабушка Юлия долгую жизнь и ушла в середине восьмидесятых в душевном равновесии и в любви многочисленного потомства.

Понятно, что детство отца пришлось на военные годы, на немецкую оккупацию, голод, страх и разруху. Семья была большая – девять детей. Отца Иосифа и старшего брата Илью в 1944 году расстреляли немцы прямо во дворе дома на глазах всей семьи за то, что они пытались спрятать шестнадцатилетнюю дочь Стефану от высылки в Германию. Старшего брата и отца не стало, старшую сестру угнали на работы в Германию. Потом были страшные бои в окрестности Дубовицы и приход советских войск. После семилетки – училище в Калуше и по его окончании направление на целину в Казахстан в 1955 году «по комсомольской путевке». Эта красная книжица сохранилась в семье. На целине сначала тоже были голод, холод и нищета. Но довольно скоро, с трудом, пришло и некоторое благополучие. Там отец встретил мою мать и там же, в 1959-м, родился и я. В семье часто вспоминалась история про то, как отец в метельном феврале поехал на тракторе в районный центр, чтобы зарегистрировать мое рождение. По дороге трактор провалился в какую-то яму, отец не мог выбраться, и лишь на второй день его спасли. Добрался он до района второго марта. Тем же числом мое рождение и записали, а не 16 февраля, когда сам факт, так сказать, состоялся. Ну а теперь истории.

Рыбаком отец не был. В доме не было ни удочек, никаких других снастей, пока мы с братом не подросли и не завели свои самодельные удочки. Однако рыбачить отец любил и часто с кем-нибудь из друзей на рыбалку ездил. Вот так однажды его позвали рыбачить на какие-то озера. Тогда он уже работал в школе учителем труда и параллельно шофером школьного грузовика ГАЗ-51, потому-то, видимо, его и звали – нужен был транспорт. В тот раз он впервые взял меня с собой.

Так как удочек в доме не водилось, то настоящую бамбуковую удочку с леской и поплавком отец взял у соседского парня Бориса – тот был уже почти взрослым и имел «профессиональные» снасти. Ехали мы долго степью по пыльной дороге. В кузове несколько мужчин-учителей из разных школ района шумно беседовали, так что было слышно даже в кабине через опущенное стекло сквозь рев двигателя и скрип рессор. Самих разговоров я не помню, но общее настроение запало: веселье, некоторая удаль и ощущение единого братства. Отец, хотя и не сидел с ними рядом, но вслушивался, как бы участвовал в происходящем, поглядывал на меня, чтобы я не пугался поездки. А мне как раз было хорошо. За открытым окном пролетали поля, тугой, степной, настоянный на травах воздух бил в лицо, машину кидало из стороны в сторону, и надо было держаться за железную ручку-скобу перед собой на панели, чтобы не стукнуться лбом о стекло.

Мы поставили палатку. Вернее, поставил ее отец, старую, цвета пыли. Но это был удивительный домик, и я не хотел из нее выбираться наружу. Отец один ушел забрасывать удочку, я потом к нему присоединился. Удочку держать было тяжело и скучно. Поплавок почему-то лежал, а не стоял на воде, и несколько замен червяка ничего не изменили. Отец на некоторое время ушел к друзьям, а я, положив удочку на рогульку, еще долго сидел и смотрел на поплавок. Кажется, был какой-то ужин у костра, но его я совсем не помню. Помню только отрывочные картинки ночи, пламя костра и лицо отца.