Натиг Расулзаде - Наблюдатель

Если сильно зажмуриться и потом мгновенно распахнуть глаза, то в ясной синеве неба появятся мелкие звездные крапинки, похожие на пузырьки, как много-много лет назад, в детстве, когда он на мардакянской даче лежал на раскладушке в саду и смотрел в небо, попеременно зажмуривая и открывая глаза, стараясь каждый раз находить новые узоры на полдневном безоблачном небе. После обеда его укладывали спать, но он не хотел, огорчался, капризничал, придумывал поводы, чтобы на сегодня миновать опостылевшего отдыха, хотелось еще побегать на пустыре возле дачи, где валялись кучи мусора и где однажды он нашел тоненькое обручальное колечко, золотое. Но мама с недавних пор решила, что после обеда он каждый день должен хотя бы часик поспать, или, по крайней мере, полежать спокойно, так как был он слишком худым и чересчур подвижным, юрким, неспокойным, что мешало ему набирать нормальный для своего роста и для своих восьми лет вес.

Солнце пекло нещадно, середина лета, коротко остриженная голова была горячей, и мама у двери, под раскидистым тутовником кричала ему, чтобы вернулся и надел пляжную панамку. Он не хотел: в панамке здесь, на пустыре он выглядел бы нелепо, никто из детей не ходил сюда в головном уборе, кепке или шляпе от солнца. Он набирался солнечного света и тепла, впитывал жару через худенькое свое тело и остриженную голову, чтобы потом, когда отец вернется с работы, и они поедут на пляж, с наслаждением растратить, растворить накопленное тепло в прохладной морской воде.

Все пока было спокойно, жизнь шла размеренно и позволяла надеяться на хорошее. Неприятности начались потом, будто жизнь надломилась, поломалась и лучшая половинка осталась в его детстве.

Иногда в небе пролетала птица, разрушая узоры, которые он наблюдал. К счастью, время полдневного сна, как и все плохое, кончалось, и он вскакивал с раскладушки, и порой, его с двоюродным братом, семейство которого жило на соседней даче посылали в булочную, за хлебом, и оба мальчика бежали босиком по нагретому, обжигавшему пятки асфальту, и были рады, что обрели недолгую свободу без родительского надзора. Но с братом он так и не подружился, слишком разными были характеры, неинтересно было с ним …

Проснулся поздно, будильник показывал половину одиннадцатого, вспомнил, что среда, что на работе должен быть после одиннадцати, что день предстоит насыщенный и нелегкий, ждут неотложные дела, которые нельзя откладывать на четверг, а тем более – на пятницу, надо проверить около десяти объектов, на которые падало серьезное подозрение… И вдруг посреди рабочей недели, сам не понимая, что его натолкнуло на это неожиданное решение – заказал такси и поехал в свое селение, на кладбище, на могилу отца. Стал припоминать: отец умер четырнадцать лет назад, и он уже года два не был на кладбище, на его могиле. Конечно, это был повод, так сказать, сыновний долг, но почему так внезапно, позабыв все срочные дела, которые требовали его присутствия и немедленного решения, тогда как можно было бы спокойно посвятить этому воскресный день? С отцом он нельзя сказать, что был дружен при жизни его; после того, как развелись родители, он редко виделся с отцом… Уже подъезжая к кладбищу, он вспомнил свой сон, очень путаный, бессюжетный, тревожный, из которого ничего нельзя было понять: если сильно зажмуриться, то сверху, с чистого, прозрачного неба посыплются крапинки, похожие на осколки стеклянных звезд. Давно умершая бабушка, у которой он жил несколько лет, когда уже был юношей, что-то несуразное несла с балкона третьего этажа дома похожего на их старый дом в нагорной части города, где ютилась в основном городская беднота; покойный отец, нервно настаивающий на срочном переезде в неизвестный северный город, плачущая навзрыд, будто случилось большое горе, мать… Такой сон…

На кладбище никого не было, кроме двух служителей, дворников, непонятно, что здесь убирающих и охранявших – все могилы заросли сорной травой, кое-где валялись прозрачные, грязные пакеты, пожелтевшие газетные листы и прочий мусор, и никому дела не было до всего этого. Завидев его у могилы отца, торопливой рысцой по главной аллее кладбища стал приближаться молла. Он стоял и смотрел на надгробный камень, очень простой из обычного камня с надписью на кириллице, на которой уже никто не читает здесь. Скупая надпись: годы жизни, имя, фамилия… Они не могли пробудить в нем ни одно воспоминание, кроме тяжелых месяцев, когда отец пристрастился к алкоголю и скандалы в их доме вспыхивали часто и долго не затихали, то достигая кульминации, то опускаясь до относительного взрывоопасного затишья, как кардиограмма неблагополучного сердца.