Натиг Расулзаде - Наблюдатель

Он был в каком-то полусонном состоянии, но вдруг будто пробудился – первая дата на камне, дата рождения отца вдруг натолкнула его застывшую мысль на воспоминание, которого у него никогда не было и быть не могло: каким был его отец ребенком, годовалым, лет трех, пяти?.. Никаких детских фотографий его, конечно, не имелось, в те годы фотографии были редкой роскошью, не все могли себе позволить, а тем более – сельские жители. Но ему необъяснимым, чудесным образом вдруг привиделся живой детский образ отца: как он учился ходить, смешно переставляя ножки, хватаясь по пути за все что попадалось, чтобы не упасть, пугливо улыбаясь своей новоприобретенной способности самостоятельно передвигаться… Он будто ненадолго очутился в давнем сне отца, проспал в его сне, не понимая, как сюда попал. Он некоторое время рассматривал придуманный образ перед глазами, не совсем понимая: все было очень живо, как наяву, и жизнь этого мальчика еще предстояла, вся нелегкая, трудная жизнь, которую он взвалил на себя и тащил, но не выдержал до конца, рухнул, свалился, сбросил со своих плеч ответственность за дом, за семью, за сына…

Рядом, почти вплотную была могила деда, со стороны отца, такой же простой камень, какой и завещал отец на своей могиле, только надпись была арабской вязью. Деда он не видел, тот умер до его рождения, умер не старым, лет пятидесяти, и был прост и наивен до глупости по рассказам отца, что в детстве он обычно выслушивал невнимательно, вполуха, а отец настойчиво старался привить мальчику любовь к незнакомому деду.

Старый молла, запыхавшись, подошел к нему, поздоровался за руку (он мельком глянул на грязные ногти старика, на длинные четки, свисавшие с его левой руки) и сказал обычную в подобной ситуации фразу:

– Да упокоит его Аллах…

Надо было ответить такой же фразой в адрес его усопших, но ему было лень открывать рот и что-то говорить, вдруг он почувствовал страшную усталость, навалилась такая утомленность, будто он целый день таскал тяжести, и он почему-то воспринял эту необъяснимую утомленность, как следствие видения отцова детства, словно причина была в том, что он представил себе отца ребенком, будто это требовало невероятных усилий и теперь разболелась голова, стало знобить, как при сильной простуде, сжалось сердце, облилось черной печалью, будто отец только вчера умер, а не четырнадцать лет назад.

Когда молла читал заупокойную молитву из своей маленькой книжки, он вдруг так отчетливо почувствовал беспокойство, что застучало в висках, разболелась, раскалывалась голова, и он понял, что должен немедленно покинуть это место, это тихое безлюдное кладбище, сунул в карман молле приготовленную заранее купюру и уехал на поджидавшем его такси. В машине он незаметно заснул под неторопливый говор болтливого таксиста, и видел сон.

И видел сон… Как будто я гуляю со своим старинным другом, другом юности, с которым много лет мы знакомы, много-много лет. Все отлично, мы заходим в какую-то незнакомую дешевую забегаловку, но там нас сердечно приветствуют, моментально обслуживают, мы выпиваем, потом выходим на улицу. И тут он вдруг поворачивается ко мне спиной и торопливо, быстрыми шагами, будто боясь, что я стану догонять его, не прощаясь, удаляется, переходит на другую сторону улицы, и на остановке поджидает автобус, чтобы уехать домой. Я смотрю ему вслед, не могу понять, но ни шагу не делаю в ту сторону, куда он ушел. Я просто смотрю на него, стоящего на остановке автобусов, ветер шевелит седые отросшие волосы, седые-седые волосы на непокрытой его голове, руки засунуты в карманы теплой куртки, он смотрит в ту сторону, откуда должен придти автобус. Прощай, моя постаревшая юность… Как легко терять друзей в этой жизни, особенно, если их никогда по-настоящему и не было.

Так из меня ничего и не вышло, – подумал он с запоздавшей, притупившейся за годы горечью. А ведь как он мечтал построить свою жизнь! Какие честолюбивые и прекрасные мысли роились в голове долгие годы, однако, лень было претворить их в жизнь, не хватало энергии, не хватало способностей, недостаточно было таланта, а может и вовсе не было, не хотелось действовать, а хотелось все время думать, мечтать, и все дальше уходить от реальности, от действительности, которую настоятельно в его годы требовалось переделывать, перестраивать, создавать, в конце концов, потому что, то на чем он обосновался и не желал сдвинуться с места – была пустота. Безделье. Ничто. Поглощавшее его огромное Ничто. Нет, конечно, что-то он делал, он работал, и уже долгое время в одной и той же районной конторе по распределению электроэнергии населению довольно крупного поселка в семидесяти километрах от столицы, от Баку, где родился и вырос, и где постепенно утратил все свои честолюбивые помыслы и мечты; он женился, был покладистым, хорошим мужем, трудился как муравей, приносил аккуратно зарплату домой, жене; и уже были взрослые дети, двое, девочка и мальчик, кому-то он был нужен, были у него и приятели, с которыми он встречался время от времени… но все это было так обыденно и так обидно, так мелко перед тем, что мечталось в юности, лет тридцать назад… Однако, это была жизнь, его жизнь, и от этого никуда не денешься… Он вздохнул, и вздох получился тоже какой-то обреченный, печальный. На этом вздохе как раз вошла в комнату жена.

Читать дальше