Светлана Хрусталева - Слепота

Подолгу на моих выставках я вглядывался в людей, которые с восторгом рассматривают кошачьи лапы, ветви деревьев, лучи солнца, девушек, которые одеты, так же как и они.

Я не понимаю людей. Улыбки, маски, лица, даже глаза… моя последняя выставка была посвящена взгляду из толпы. Привычное становится фурором, когда все остановили на этом взгляд. Так почему же фурор позже станет привычным, когда количество людей станет увеличиваться…

И все это фотография: моменты, снимки, фрагменты, мгновения… я всегда был в поиске, искал то, что не видели другие, чтобы догнать мир и заставить его взглянуть. Мой поток мыслей стал меня утомлять…

Но я скажу еще раз. Еще раз, но совсем по-другому!

Страшное ошеломляет и приковывает к себе дольше всего. Люди пробегают мимо в обычной жизни, потому что оно пугает и заставляет стремительно ускорять свой и без того безудержный бег. Но здесь, в фотомастерстве, страшное расцветает, дикое захватывает, а обычное поражает новизной.

Все это надо только увидеть…

Я снова лежал на какой-то кривой больничной подушке и пытался вспомнить. Припомнить это волнующее ощущение погони за чем-то. Как в той детской сказке: Пойди туда – не знаю куда, принеси то – не знаю что.

Что-то в моем воспаленном этой случайной вспышкой и разрывом софита мозгу подсказывало мне, что увижу я эту дорожку, по которой надо бежать и искать, не скоро.

Да еще эта подушка… Почему она кривая?!

Да потому что все, что меня окружало, теперь казалось мне угловатым, кривым, косым и ничтожным. Мои руки совсем отвыкли от ощущений, кожа – от перепадов температуры, а рот – от потребности вечно озвучивать свои нужды. Чтобы просто выйти из бокса я должен был позвать медсестру и предупредить ее. Чтобы поесть – позвонить, нажав на вечно ускользающую от меня кнопку на стене. Послушать телевизор в холле, который стал казаться еще отвратительней без стерео картинки – позвонить. Погулять – позвонить. Переодеться – позвонить. Почувствовать себя плохо – позвонить. В туалет – позвонить. Да даже когда я просто хочу встать со своей кривой кровати – я должен ПОЗ-ВО-НИ-ТЬ!!

За эти длинные дни и ночи я совсем не почувствовал себя барином с кучей дворни, хотя деньги, что мы отвалили в эту клинику порядочные. Нет, я ежечасно ощущал себя маленьким беспомощным ребенком, а то и того хуже – вечным подчиненным. Слугой или рабом, который даже вздохнуть не может без необходимости позвонить!

После месяца сидения, лежания, стояния я подумал, что нужно снять повязку и посмотреть. Ее снимали каждые семь дней на полный день, каждые два дня питали чем-то вонючим, но судя по ахам и охам очень дорогим и действенным. Мне же все эти манипуляции не приносили ничего, никаких эмоций в перевязочной я не испытал. Ни медсестры, ни врачи-женщины голоса которых я слышал, руки которых я ощущал, не приносили ничего. Дурацкая фотографическая память услужливо рисовала передо мной возможные картинки происходящего, только и всего. Я жаждал видеть. Не женщину, ни еду… ничего. Я жаждал видеть все. Все, в чем я нахожусь в данный момент и в чем я застрял уже на два месяца как. Я не видел даже собственного носа. Я ждал дня, когда врач снимет с меня эту тугую повязку и скажет: «Откройте глаза, Зимин. Лечение закончено».

Но этого не происходило. Все кругом молчали, и снова и снова мазали мои глаза какой-то дрянью, цепляли на мою голову проводки, которые дико зудели и жужжали.

Родители, устроившие меня в клинику, снова были за границей, а Пашка носился ко мне каждый день со своей детской заботой. Как же я его наверняка достал своим характером и вспышками гнева, но он все пока сносил и не жаловался. Я впервые видел его таким… Видел.

Я все еще по старинке хочу так сказать. А может быть я его по-настоящему сейчас видел. Слышал, осязал, когда он несмело совал мне в руку новые объективы, какие-то палки, штативы, или когда он вдруг заснул прямо на полу рядом с моей койкой. Весь день снимал свадьбу, этому нехитрому заработку я его сразу обучил, и так утомился, что заснул прямо здесь, зажав что-то рукой.

Тогда я впервые засмеялся, когда нащупал его спящую голову у ножки кровати, а потом чуть не заплакал, когда достал то, что он мне принес.

Пашка прибежал ко мне тогда с моей новой фотографией, которую напечатали на каком-то рекламном плакате. Я не смог увидеть того, что там было, но я чувствовал.

Я чувствовал этот холодный прямоугольный глянец фотографии. Он прилипал к моим пальцам с одной стороны, и я даже не замечал, как сильно тискаю его большими пальцами рук. А другая сторона была шершавой. Вдруг на мои пальцы что-то осыпалось…