Анастасия Головачева - Время собирать урожай

В тот день мама впервые увидела истинного Седого, Конева Олега Дмитриевича, способного унижать, а может, и уничтожать своих родных. Но за дело, за дело ведь! Он тряс ее за грудки и кричал, бранился, обзывал последними словами. Глаза его, красные, как панцирь вареного рака, вылазили из орбит прямо на нее. Бедная Алина, испуганная, шокированная, не могла и слова вставить, а ведь обычно она была довольно бойкой. Алина, повидавшая жизнь, действительно ощущала страх, который не давал ей даже защититься от этого взбешенного зверя. И это только начало, он даже еще не ударил ее. Удивительно, что ни один из обитателей квартиры (бабушка, дедушка, дядя Витя) не пришел на крик и не заступился. Да, так было там принято: когда Седой занимался рукоприкладством, все в доме делали вид, что ничего не происходит. Часто, когда он бил мою маму, бабушка пряталась в туалете. Инстинкт самосохранения, приправленный психологической травмой, запихивал ее туда, в эту коробочку. Там старуха чувствовала себя в безопасности. Она никогда не лезла в скандалы сына с невесткой. Как и в тот раз. Да и надо оно, лезть под горячую руку, тем более, что жертвой в этот раз была ненавистная всем шалава Алина. А Седой все орал и орал благим матом, неспособный опомниться и прийти в себя. А Алина все стояла под его натиском у стены, не способная шевельнуться, только и могла, что хлопать глазами. Муж утих сам собой после нескольких минут истеричного гневного монолога. Весь красный, вспотевший, он молча сел на диван. Алина стояла там же, где супруг ее оставил, боясь шевельнуться. В комнате звенела тишина, такая жуткая, мерзкая.

–Аборта не будет, – жестко произнес мой отец ровным голосом, когда пришел наконец в себя.

–Я поняла, – тихо произнесла Алина, – аборта не будет.

–Не слышу, – грозно сказал ее муж, желая, чтобы она озвучила свое (его) решение четче.

–Аборта не будет, – чуть слышнее и ровнее повторила моя мать.

На том и успокоились.

В тот день Алина поняла, что Седой тот еще изверг, страшный человек. Она поняла, что его грубое, а часто и жестокое обращение с родной матерью является нормой и его прихотью; она поняла, что его поведение с родителями надо воспринимать не с гордостью на свой счет, а бояться его; она поняла, что за наркотики он ее бил не только ради излечения, но и ради развлечения. Она поняла все это и задумалась, а не развестись ли с ним. Человек, способный поднять руку на свою мать, любую другую присвоенную им себе женщину способен будет и вовсе убить. К черту истеричного муженька, ребенок ей тоже не нужен. Она молода, красива, способна устроить свою жизнь и получше. Алина думала об этом первое время, но очень скоро эти мысли покинули ее, ведь часто так бывает: после ссоры, драки мы хотим бросить все, принять роковое решение, но проходят минуты, часы, дни, месяцы, и мы успокаиваемся, оставляя все как есть. Делая это из раза в раз, мы привыкаем. Так можно говорить о мелочах, подобных пустяковым ссорам из-за разбросанных носков, а можно говорить и о более серьезных вещах, таких, например, как домашнее насилие.

После этого скандала чувства обоих моих родителей друг к другу остыли. Мать поняла, что вышла замуж за безумного тирана, которого и не любила вовсе. Отец понял, что женщина, способная убить его ребенка – просто тварь, а с тварями надо обращаться соответствующе, ведь твари, они не люди, а животные. Постепенное нарастание ненависти друг к другу свело на нет всю ту прежнюю страсть, в которой они купались. Мать стала более грубой в своих обращениях к Седому. Отец стал наплевательски относиться к Алине. Но они оба старались не переступать ту страшную черту, которая могла привести к диким последствиям, к неконтролируемому взрыву Седого.

Шло время, мои родители поуспокоились, но нежность в их отношения уже так и не вернулась. Особенно холодна была мама. Она разлюбила мужа. А вот отец мой продолжал ее любить, только теперь уже любовью жестокосердной, словно тиран, заперший в клетке женщину, не поддавшуюся его воле. Нет, его жена не была жертвой, хотя до статуса жертвы было рукой подать, но пока оба держались. Беременность положительно повлияла на образ их жизни на какое-то время: отец, переживавший за мое здоровье, прекратил попойки. Не сказать, что мама была довольна таким положением дел, но возникать не решалась. Друзья тоже хмурились, получая отказы, но не спорили. Квартиру 37, ставшую тихой и приличной, никто не узнавал, соседи радовались за семейную пару и стариков Коневых.