Евгений Пинаев - Похвальное слово Бахусу, или Верстовые столбы бродячего живописца. Книга первая

подобно подготовке и разрешению диссонанса в гармонию, он-то и составляет всю суть.

Поезд, пересекая черные бесснежные поля, приближался к Одессе, и я невольно думал о том, что меня ждёт на черноморских берегах.

Одесса-мама встретила, как родная. Во всяком случае, баня приняла с распростёртыми объятиями, смыла мурманские наслоения и свежую дорожную грязь. Ушанку я сунул в чемодан, напялил на макушку кепку-шестиклинку и сдал в камеру хранения незамысловатый багаж.

Меньше всего я походил на одессита. Куда бы ни заходил, меня принимали то ли за мешочника-провинциала, то ли за уголовника, прибывшего прямиком из мест не столь отдалённых. Я мог сойти за того и за другого, тем более что кепчонка, имевшая в определённой среде специфическое название «плевок», весьма тому способствовала. В Питере, на Витебском вокзале, когда я увяз в крикливой, матерившейся толпе баб и мужиков южного разлива, ринувшихся на посадку, среди ящиков и тюков, перевязанных верёвками, среди мешков и корзин, я ловил на себе подозрительные взгляды: не гопник ли с намерением покуситься на их карманы и прочую частную собственность?

«В нынешнем моем положении, – думал я, расталкивая локтями соседей, – наглядно проступает сходство с пресловутым попом Фёдором Востриковым! Как и он, я несусь из города в город за призрачным счастьем. А если не за ним, то чего же я ищу, чего добиваюсь?» Ответа не было. Пока. Я думал найти его позже.

«Не пора ли поумнеть? – спрашивал себя, шагая по городу и читая объявления о приёме на работу. – Кончатся тугрики, а что дальше? Нет, Мишка, надо что-то срочно предпринимать. Нельзя постоянно обманываться формулой Горация: „Если сейчас плохо, когда-нибудь станет хорошо“». Я не только читал объявления, а и заглядывал по адресам. Но, оказывается, я везде «опоздал». На судоремонтном уже не требовались ученики-молотобойцы, в театре Ленкома – декоратор-маляр. Про порт и говорить нечего. Там хватало опытных биндюжников, что умело кормились возле пароходов. Гоня мрачные мысли, любовался я заштилевшим морем, судами, разбросанными по рейду. Их силуэты были слегка размыты зимним туманом. Он крался за мной и по Дерибасовской, делал улицу сказочно таинственной, а прохожих, которым и без того не было дела до меня, призраками, – чуждыми мыслей и чувств.

На самом деле это я был призраком. «На севере, – сказал Бунин, – отрадна безнадёжность». А здесь? Да, там я не придавал ей значения, там она, казалось мне, в порядке вещей. На Одессу я возлагал большие надежды. Но они оказались «метафизикой». Враз расхотелось отыскивать «Гамбринус». В поезде мне сказали, что знаменитый кабачок здравствует и поныне. Правда, не процветает, как во времена, описанные Куприным. И вот стало не до него.

В Воронцовском сквере я плюхнулся на скамью и вытянул натруженные ноги. А акации и каштаны вздымали вокруг голые, но могучие кроны. Никакого сравнения со скрюченными карликами в болотах близ Полярного круга, у Оленьего или Кандалакши. Совсем другой мир! Примет ли он меня, как принял соседствующую парочку, тихо ворковавшую о чем-то своём, любовно ласковом. Я не обращал на них внимания до тех пор, пока не почувствовал на себе пристально-внимательные взгляды парня. Он даже стал запинаться, отвечая девчонке.

«С чего бы это? – Я даже подобрался. – Не нравится мой „плевок“, или претят многодневная небритость, ватник и кирзачи?»

Подняться и уйти мешали лень и усталость. Хотелось дождаться вечера в уютном сквере, а уж потом – на вокзал. Мыкаться до утра по привычке, грозившей стать утомительной традицией.

– Простите… – Парень подался ко мне, в глазах – любопытство. – Вы, случаем, не… Михаил Гараев? Смотрю и думаю: он? не он? Уж больно похожи на моего старого знакомого.

Мало сказать, что меня будто током прошибло. В Одессе, где я сроду не бывал, меня называют по имени и фамилии!

– Гараев, – подтвердил я, вперив, что называется, взгляд в почтенную будку молодого еврея. – А ты… а вы… Юлька Яновский!

Одиннадцать лет минуло с тех пор, как Яновские съехали от нас и вернулись из эвакуации к своим пенатам. Юльке, как и мне, уже за двадцать, а он рассмеялся прежним булькающим смехом, подтвердив тем самым, что я, как и он, не ошибся.

– Как, Миша, ты оказался… в Одессе?

Спрашивая, он запнулся. Видно, обеспокоил мой наряд. И внешность. Действительно наводят на размышления, как всякого добропорядочного гражданина.

– Оказался… – Не хотелось ничего объяснять. – А вот взял и оказался. Давно мечтал. Ах, Одесса моя ненаглядная, без тебя бы не смог, вероятно, я. Как Утёсов. Ну и прибыл взглянуть на шаланды, полные кефали, а повезёт, так на рыбачку Соню и Костю-рыбака. Я ведь и сам рыбак. Только что с Мурманска. Треску ловил, селёдку тягал, вот и стало любопытно, а как здесь нынче с бычками и кефалью.