Евгений Пинаев - Похвальное слово Бахусу, или Верстовые столбы бродячего живописца. Книга первая

Если бы на поверхности земного шара оставались следы ото всех бродящих по земле человеков – какой бы гигантский запутанный клубок получился! Сколько миллиардов линий скрестилось бы, и сколько разгадок разных историй нашёл бы опытный следопыт в скрещении обычного пути с другим и в отклонении одного пути от другого…

Говорят же: Одесса – мама, Москва – матушка, а Мурманск… в бога мать! Особенно декабрьский Мурманск пятьдесят пятого года. Оставив в стороне все перипетии, связанные с моим пребыванием в этом городе, скажу лишь о том, что, получив расчёт в Мурмансельди, пребывал в тягостном состоянии, ибо околачивался на тамошнем вокзале, не зная, куда направить стопы. Знал одно, что на Урал не вернусь, что выбор нужно сделать окончательно и бесповоротно, однако ничего путного не шло на ум. А денежки таяли. А тут ещё толкотня, повальный сон, где придётся, а какие случались драки! Вот уж действительно… в бога мать! Примерно, в том же положении оказались и два дембеля, Витька и Сашка, покинувшие Питер и решившие пошукать счастья на Мурмане в самое неудачное время года. Нас свёл случай и общие проблемы.

Я только что вернулся из привокзального отделения милиции, где в компании таких же бедолаг, показавшихся подозрительными бдительному старшине, узнал, что минувшей ночью у милиционера Пеплова во время дежурства был похищен пистолет, ну а мы, значит, возможные похитители. Некий тип долго разглядывал нас, однако, не признав ни в ком потенциального преступника, уныло развёл руками. Майор, начальник отделения, отпустил нас с миром. Признаться, не без сожаления покинул я жарко натопленную печь, возле которой угрелся до дремоты. Главное, отошли ноги, казалось, навечно примёрзшие к кирзачам, несмотря на шерстяные носки и суконные портянки.

В ту пору я ещё не был знаком с джентльменом Тристрамом Шенди. Он оделил меня своей дружбой мно-ого позже, но, может быть (хотя на скользкий путь сочинительства меня толкали и пихали довольно усердно друзья мои Командор и Бакалавр), его мнение стало решающим для написания этих строк, ибо, как он сказал, применительно к себе, а вышло, что и ко мне, «я затеял, видите ли, описать не только жизнь мою, но также и мои мнения, в надежде и ожидании, что, узнав из первой мой характер и уяснив, что я за человек, вы почувствуете больше вкуса к последним. Когда вы побудете со мной дольше, лёгкое знакомство, которое мы сейчас завязываем, перейдёт в короткие отношения, а последние, если кто-нибудь из нас не сделает какой-нибудь оплошности, закончатся дружбой». Но, боже вас упаси, подумать, что я примазываюсь к вековой славе джентльмена! Нет и нет! Мне просто льстит некое общее сходство его мнения с моим. Это даёт мне силы, так как я осознаю, что ожидает меня впереди.

Но пора вернуться на мурманский вокзал. Мои вещи – чемодан с кое-каким бельишком и этюдник – находились в камере хранения. При себе я имел только книжку Джека Лондона с описанием похождений Смока Белью и Малыша. Её и раскрыл, углядев свободное место на скамейке возле солдат. Они, свидетели моего увода и возвращения, принялись за расспросы: что, да как, да почему? Мильтон, по их мнению, был «в дупель», коли – позорник! – расстался с оружием во время несения службы. С тех пор мы держались вместе: хлеба горбушку – и ту пополам. Если я спал на их шинелях в воинском отсеке, а меня как гражданского выгонял пинками неумолимый патруль, Витька и Сашка тоже поднимались и, зевая, брели следом, что, признаться, удивляло меня на первых порах. В пятьдесят пятом Виктор Конецкий уже вовсю занимался писательством, но ещё не пользовался мудрыми извлечениями из чужих книг. Он занялся ими потом, когда наработал свой стиль, свой язык и окончательно разобрался с тематикой. Сужу по ранним рассказам и повестям. Дембель Сашка, студент-расстрига, постигавший до армии то ли философию, то ли филологию, уже тогда сразил меня эрудицией и памятью на всякие умные и заумные штучки-дрючки.

Помню, пришёл день, когда мы вытрясли из карманов последние копейки.

– Не жизнь – сплошная метафизика!.. – вздохнул Сашка, повторно роясь в бумажнике и перетряхивая пухлую записную книжку.

– Метафизика? – переспросил я. – А с чем её едят?

– С чёрствой студенческой коркой, – услышал в ответ. – Анатоль Франс, остряк и умница, говорил, что «метафизика – всё, что примыкает к физике и не имеет другого названия, ибо невозможно обозначить каким-либо существительным то, что не имеет существа и является лишь мечтой и иллюзией».