Илья Чернецов - Вакуум

У Паши всё было особенным.

Особенные родители. Они многое разрешали ему, всегда были рады мне, в их доме постоянно была лёгкая, ненапряжённая атмосфера.

Его отец даже проводил меня однажды до дома, когда я задержался у них допоздна.

Люди, с которыми общался Абашин, были интересными и самобытными. Каждый из них имел что-то своё, не похожее на других, и все они были разные. Они разбирались во всём том, в чём очень хотел разбираться я. Были ультрасовременными и продвинутыми. Мажорики они были.

Всё это сильно резонировало с тем, что происходило у меня во дворе, в домах моих одноклассников. Это был совершенно другой мир, открытый, свободный, насыщенный.

Даже не знаю, что было бы сейчас со мной, если бы все они не разъехались и мы не потеряли контакты. Думаю об этом, и грустно становится, что я потерял всё то, что было в той компании. Они разъехались, а прайд есть прайд, в нём нужно быть в стае. Стая из другого прайда не работает в твоём, находишь новую, старая уходит на второй план, на третий, четвёртый и вообще исчезает. Хуёво, что так вышло…

Хуй бы с ним. Олег:

Мы учились тогда где-то в шестом классе.

В моём дворе появился новый пацан. Олег. Он сидел со своим мелким братишкой в песочнице и играл в танчики. Безумец. Он был нормально одет, и мы решили обуть его немного. Потому что, когда в песочнице сидит взрослый, модно одетый пацан, это как бумажник, лежащий ночью на пустой скамейке.

Мы подошли к нему, начали говорить что-то, и вдруг подошёл местный старший.

– Всё нормально? – спрашивает старший у Олега и смотрит на нас.

– Да, нормально, – говорит Олег.

– Смотри, – говорит старший и уходит.

Мы решили не испытывать судьбу, очень удивились такой поддержке и ушли.

А Олег попал в мой класс, жил в соседнем подъезде, после случая у песочницы начал здороваться со мной. Я познакомил его с Цуриком. Потом Олег довольно активно согласился вписаться в наш с Цуриком «бизнес»: вскрывать по ночам машины, припаркованные на улице. Пару лет мы втроём кормились с этого, и вот как-то это всё объединило.

Я лежу на голом матрасе в зале. Кровать свободна, там есть бельё, а я лежу на голом матрасе. Мои глаза открыты, я смотрю в потолок, голова кружится, я измазан кетчупом.

Звонок в дверь. Мама открывает:

– Мансур! – радуется мама, она любит моих друзей. – Заходи, разувайся, Илья ещё не проснулся. Позавтракаешь?

– Да нет, спасибо, я завтракал. – Цурик заходит на кухню. – Тётя Люба, простите, пожалуйста, мы вчера…

– Ничего, ничего. Я всё понимаю.

Как здорово, что у меня такая мама.

– Как здорово, что у меня такая мама! – говорю я маме и целую её.

Мама разволновалась:

– Вы ешьте, не буду вам мешать.

– Ты не мешаешь, – говорю я, но мама всё равно уходит.

Она слишком самокритична и недооценивает своё общество. Мама, как я тебя люблю!

Я смотрю на Цурика наиболее серьёзным взглядом, он сдавленно смеётся.

– Какого чёрта на мне делает кетчуп? – спрашиваю я его, смотрю в зеркало и обнаруживаю синяки. – Откуда на мне синяки?

Цурик рассиялся в улыбке и обнимает меня обрадованно:

– Здорово, друган-братан.

И как давай ржать, по нарастающей.

У Цурика особенный смех, неостановимый. Если его что-то развеселило, то дальше только больше, и хрен остановишь.

– Вот ты корочный тип. – И всё смеётся. – Ты помятый, в синяках, и на тебе кетчуп. А ты стоишь и строишь из себя серьёзного.

И прямо заливается.

– Я и есть серьёзный, – говорю с максимально серьёзной миной, сажусь за стол, наливаю. – Я самый серьёзный человек на планете. Давай.

Мы выпиваем. Я закуриваю сигарету, люблю начинать день с сигареты.

– Ты вообще поугорать вчера, ха-ха-ха-ха…

И этот бесконечный смех по нарастающей.

– Больше информации, – спрашиваю.

– Вчера ночью куролесил. Помнишь? – говорит Цурик и всё смеётся. Но хавать не забывает. Он хоть и завтракал, но от дубля не откажется.

– В чём это выражалось? И как это связано с кетчупом? – Моё лицо непроницаемо. Я ультрасерьёзен. С этим самым лицом я сижу мятый, в синяках, кетчупе, наливаю, пью, закусываю и курю сигарету. Думаю, да, это выглядит забавно.

А Цурика несёт. Прямо как на скоростном экспрессе в деревню Лимонию, страну Петросянию.

Пока он смеётся, я ем и пополняю кровь алкоголем.

– Заебал ржать, – говорю, когда его вроде уже отпускает. Потому что раньше нет смысла.

– Короче, – Цурик давится остатками смешинок, застрявших в углах рта, – помнишь, ты пошёл бухать в «Оскар»?