Вч. Филиппов - Несколько дней в Ярмонге. По-русски в стихах и прозе

© Вч. Филиппов, 2020

ISBN 978-5-4496-9769-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Коля следил за матерью уже несколько дней. Например, сегодня она ходила в магазин. Вчера тот тип зашёл вместе с ней, они явно были пьяные, и смысла торчать тут дальше не было. Коля вернулся в гостиницу и от нечего делать записал об этом в книжечку. Хотя плана записывать не было. Да и зачем? Реально от нечего делать. На потолке жил паук с огромными лапами, на улице гремели грузовики по дороге, лампа светила тускло, комната была как обмокнутая в мочу. На столике валялись упаковки быстрой лапши, которой Коля питался здесь. Изначально он хотел просто посмотреть матери в глаза. И даже был вариант с походом в ресторан. В поезде Коля узнал, что в Ярмонге есть какой-то крутой ресторан, типа, очень давний, исторический. С красными, наверное, стенами и вышколенными официантами.

Она бы сидела вся в золоте и холодно ковыряла лазанью, изредка поглядывая на сына. «Я так и не понимаю, зачем ты приехал. Ну ок, что ты хотел узнать? Если ты думаешь, что я расскажу тебе мелодраму, как я забеременела от врага моего отца, местного аристократа, и как няня помогла тебя той страшной ночью, когда лил дождь, отдать куда-то… ну, сам понимаешь, такого не было». Коля молчал. «Хотя что-то такое было, да, – продолжала она. – Дочь секретаря партии – и вдруг такое. А его… его звали Орех. Ну, кличка такая. Понимаешь, я дочь секретаря, партийная бдительность и дача, конференции в Москве. А мне хотелось танцев, „Бонни-М“, я акварелью, когда никого не было, зелёной акварелью красила веки и волосы начёсывала. И тут – Орех. Паша, конечно же, просто Паша. Сейчас живёт в Америке. Адреса у меня нет, не проси. Если хочешь найти, найди его мать, она уехала на повышение в Москву, когда вся эта заваруха началась. Такая сука была, пиздец. Стала де-мо-крат-кой. Джинсы возила из Польши. Ну, короче, отец рассвирепел, страшно вспоминать. Я с Алькой тогда дружила, умерла давно. Ну как давно. Погибла в машине, мужик бухой был. Короче, она помогла через мать. Я вернулась домой, отец меня принял обратно. Смешно, и через год умер. Эх, бедный папочка. Он бы тобой гордился. Надо же… Своя фирма, да? Во Франции? Надо же. Жизнь закалила?».

Она закурила коричневую сигарету. Почему-то она не снимала норковую шубу, хотя в зале было жарко. «Я не долго думала, оставлять тебя или нет. Ну вот как на духу скажу, сына. Папа устроил меня в МГУ, зачем мне было отказываться от всего? Я, конечно, месяцок поплакала от любви, блять, безумной любви к Ореху. Аборт был не вариант. У меня там не всё в порядке. У меня после тебя ещё были попытки. Неудачные. Ты спроси, спроси, не жалела ли я? Я с головой ушла в дела. То одно, то другое. Папа умер и оставил нас с наследством – партийным, со своим пламенным коммунизмом, чёрт его дери. Перестройка же была, понимаешь! Мне крутиться надо было». Коля понимал: в эти годы в интернатах жрать было нечего. Ему неловко было об этом говорить ей. Он сейчас сидел, весь в Gucci, в заштатном ресторане заштатного города, она ещё кое-как крутилась в делах – с двух точек на рынке не много выходило, а поддерживать образ бизнес-вумен было нужно. «Так что когда Саид меня бросил, после последнего нашего… Я стала чаще думать о тебе. Я даже запрашивала сведения. Не дали, черти. Ну, где наша не пропадала, узнала я всё о тебе. И в интернете нашла даже фотки из Парижа».

Правда, когда Коля прокручивал этот монолог столько раз в своей жизни, мать меняла лица, позу, цвет, выражение, одежду, серьги, иногда детали и имена. Со временем образ немного утвердился, обрёл, так сказать, какие-то более явные формы – совершенно не совпавшие с реальностью. Хуже всего было то, что Коля всё это знал, он же читал своё личное дело. И чем непригляднее были те серые листочки, тем более ухоженной была эта дама за столиком. Однажды она даже при всех бросилась перед ним на колени. Коля в тот раз начал ухмыляться и дерзить, язвить в ответ на её излияния. Что-то про отца даже сморозил. Она тоже ухмыльнулась и пивнула вина. Потом посмотрела сыну в глаза и увидела в них что-то от прежней жизни, от той страшной ночи, и от поездки на дачу, где Павлик снимал трусы. Ухмылка сына, этого чужого, незнакомого ей мужчины её напугала. Словно её вытрясли перед всеми. Весь вечер она пыталась не показать свою дрожь, сыпала матом, не обращая внимания на весь нобилитет и туристов в ресторане, и вдруг – эта отстранённость.