Александр Козлов: Именем ангела

– Спятила твоя женушка, сынок. Умом тронулась, набросилась ни с того, ни с сего так, что я упала. Кажется, бедро повредила. Ох, как больно! С родной матерью, будь она у нее, так не поступила бы…

Молодая женщина задрожала от страха; проворно, как кошка, перевернулась со спины на руки, посмотрела сквозь растрепанные волосы на Михаила. По выражению его лица поняла, что бесполезно ждать заступничества: против матери он ни за что не выступит! Маленькая, беззащитная, некрасивая Ангелина оказалась меж двух огней, готовых испепелить ее заживо, а прах развеять по ветру.

– Она назвала твоего сына выродком, – попыталась оп-равдаться, но вдруг заплакала, понимая, что все ее доводы – пустой звук в сравнении с любыми аргументами свекрови-фарисейки.

– Ну ты погляди на нее, какую змею пригрели у себя, – громко простонала Варвара Прокопьевна, обливаясь слезами. – А такой тихоней всегда прикидывалась. Это все ее детдомовское воспитание – врать налево и направо, не ведать чувства благодарности. Сынок, она ударила меня, я упа-ла, теперь не обойтись без врача, того и гляди, «скорую» придется вызывать – двинуться не могу, а-ах…

– Врач нужен сыну, Миша! – Ангелина на руках отползла подальше, наблюдая, какой нечеловеческой злобой наполнились глаза мужа: в них не было даже намека на сочувствие и пощаду!

В дверях дома появился заспанный Антошка. Увидев мать на земле с растрепанными волосами, заплаканную, тоже захныкал.

– Мне после обеда уже позвонили из детского садика, сказали, температура…

Она не договорила, не успела отстраниться – Михаил опередил: ударил ее носком ботинка по горлу, отчего бедняжку швырнуло назад, на черенок оставленных дедом вил; от боли сперло дыхание, женщина захрипела и принялась, как рыба, хватать ртом воздух; в глазах потемнело, в ушах зазвенело. Захлебываясь в крови, Ангелина схватилась руками за горло, бессильно упала навзничь. Антошка с ревом подбежал к матери, бросился на нее, обнял, но у той не осталось сил даже пошевелиться.

Варвара Прокопьевна удовлетворенно поджала губы, бросила суровый взгляд на деда. Тот юркнул во флигелек, захлопнул дверь. Потом поощрила благодарным взглядом сына. Как она сейчас искренне гордилась им – заступником своим!

– Ты чего это свой нравишко показывать вздумала? – Михаил приблизился к жене, которая безучастно смотрела на него снизу вверх, обнимая плачущего сына. – Ходишь как глухонемая, а потом вдруг – на тебе, поглядите! – характер вдруг всем показываешь? Пожили, и будет. Не нужна здесь больше. Живи, как хочешь, а Антона через суд отберу. Давай, вставай и убирайся отсюда!

Он снова пнул ее в бок, несильно – так, для устрашения, «закрепления эффекта», но этим напугал сына; малыш, обнимая мать, зашелся в истерике. Михаил грубо схватил ребенка за руку, с силой оттянул к крыльцу, с которого за происходящим надзирала старая склочница.

Крики Антошки и слова Михаила привели Ангелину в чувства. Она вдруг приподнялась на локте, посмотрела на мужа исподлобья, проговорила негромко:

– Судом, говоришь, сына отнимешь. Герой, нечего сказать. А сам не боишься за решетку угодить?

– Придушу, собаку! – крикнул Михаил, взбешенный угрозой, и ринулся на жену. Вдруг остановился: в грудь ему уперлись зубья вил! Варвара Прокопьевна испуганно вс-крикнула, прикрыла рот рукой.

Ангелина, окровавленная, с горящими взором, уязвленная угрозой отнять сына, не шутила: в душе вспыхнул всепоглощающий огонь ненависти; слезы вмиг высохли, и боль сделалась неощутимой.

Она крепче взялась за поручень вил, проговорила хриплым голосом:

– Не подходи…

– Неужто заколешь? – усмехнулся Михаил, чувствуя, что хмельной запал понемногу угасает под остриями, нацеленными в грудь.

– Даже глазом не моргну. За Антошку убью.

– Да ну! – глаза Михаила налились кровью, он попытался дотянуться до жены кулаком, но вилы вонзились в тело, обагрив рубашку.

Варвара Прокопьевна испуганно взвизгнула, увидев сына в крови. Михаил отшатнулся, в полном недоумении глядя то на окровавленную грудь, то на жену, такую незнакомую – опасную и безжалостную.

– Посторонись, – глухо проговорила она и угрожающе подала вперед вилы.

– А-а! Убива-ают! – завопила свекровь, перепуганная не на шутку, подбежала к сыну, потянула за руку к флигельку. – Оставь, Мишенка, видишь, невменяемая! Пойдем, родимый, в полицию позвоним!..

– Рехнулась совсем, что ли! – рявкнул на нее сын. Но затем Михаил нехотя повиновался. Он до последнего, пока не скрылся из виду, смотрел на Ангелину; взгляд его был потерянный: не верил глазам, что видит ту самую беспомощную мышку, бесцветную, бессловесную «женщинку», которая в одночасье превратилась в бесстрашную львицу, Женщину, способную – впервые в жизни! – постоять не только за себя, но и за того, кого любила больше всего – сына.