Александр Мельник - 1985, или Полевой сезон

– Двухминутка ненависти, – шепнул Захару интеллигентного вида бородатый радист, сидевший рядом с ним. – Читал?

– Нет. А что это?

– Оруэлл. «1984».

Одна из женщин, выглядевшая помоложе, решилась поделиться впечатлениями от поездки к фермеру, с какого-то перепугу ставшему активистом левого движения. Её поразили невероятных размеров, чистые и упитанные свиньи в его свинарнике.

– Ростом с нашего телёнка! – всплеснула она руками.

– А люди-то как там живут? – не удержалась пожилая уборщица Маруся.

– Люди? – замялась лекторша. – Люди выживают!

В просторной будке грузовика, приспособленного для перевозки людей, ехали, оживлённо переговариваясь, человек двадцать работников экспедиции. После работы машина развозила их по домам. Одни выходили у ведомственной пятиэтажки на Саянах, другие – в районе Элеватора, третьи ехали до самого конца, до общежития на Шишковке. Машина отправлялась от самого порога родной конторы. Добираться на ней было намного быстрее, чем ехать с пересадками на переполненном общественном транспорте.

Возвращался домой и Захар Сазонов. Он чувствовал себя совершенно разбитым – не столько от напряжённого рабочего дня, сколько от беcсонной ночи. Сосед по общежитию Фёдор Толстихин совсем сошёл с тормозов – пил, не просыхая, уже вторую неделю. Вчера вечером к нему пришла Танюха, на удивление трезвая и из-за этого похорошевшая. Ни Игоря, ни Айдара дома не было. На скорую руку пожарили яичницу с колбасой и сели ужинать. Слово за слово, рюмка за рюмкой… и всё бы ничего, если бы Танюху быстро не развезло. Она придвинула стул поближе к Захару, по-свойски положила руку на его колено и начала приставать с идиотской просьбой – рассказать по секрету, насколько опытной в постели была его жена. Пришлось послать её к чёрту, встать, пожелать всем спокойной ночи и запереться в своей комнате. Но спать почти не пришлось – из кухни ещё долго доносились то отборная ругань Фёдора, то громкий визг Татьяны. Потом всё стихло, но через час-другой в соседней комнате началось нечто невообразимое. Сначала ритмично заскрипела кровать, потом по комнате заходили, затопали, поднялся шум, а в стену полетели тяжёлые предметы. При этом Танюха так истошно кричала, что Захару пришлось выскакивать и успокаивать разбушевавшегося Фёдора.

Теперь же, прислонившись спиной к переднему борту машины и нахлобучив на глаза собачью шапку, он вслушивался в ровный гул мотора и пытался привести в порядок разбежавшиеся мысли. Рядом с ним две немолодые женщины вполголоса обсуждали замершую очередь на жильё. На другой лавке бывалые вездеходчики рассказывали анекдоты про Брежнева, то и дело взрываясь заразительным хохотом. Остальные пассажиры дремали.

Глядя со стороны на ушедшего в себя Захара, трудно было вообразить, что внутри у него всё клокочет. Копаться в себе он привык давно – если не с детства, то с первых студенческих лет. Это был бесконечный процесс познания себя и своего места в мире. Едва в его голове складывалась более или менее цельная картина, как тут же новая мысль, новый взгляд на старую мысль или новое эмоциональное переживание вдребезги её разрушали. Потеряв внутренний мир с самим собой, он из обломков разбитой картины составлял новую, более объективную. Излишек интеллекта сильно мешал Захару в повседневной жизни. У него было гораздо меньше друзей, чем у многих его сверстников. Но эта инстинктивная избирательность часто давала осечку в отношениях с хорошенькими девушками. Принцип «чем умнее, тем избирательнее», справедливый для общения с мужчинами, с женщинами не срабатывал и перерождался в диагноз «чем умнее, тем глупее».

В его памяти снова, день за днём и месяц за месяцем, всплыли годы, прожитые в Забайкалье. Хотелось разобраться в прожитом, понять, что к чему, отделить мух от котлет. Но сделать это не удавалось, потому что он постоянно скатывался на одну и ту же мысль – кто виноват в его семейном фиаско и как разрубить этот гордиев узел. Скоропостижный брак и неожиданный разрыв с Алиной, показавшей спрятанные за подкрашенными губками острые зубы, нарушили все его умозрительные конструкции. Возвращение в суровую, как правда жизни, мужскую общагу тоже не добавляло оптимизма.

Проблема была не только в Алине. Захара давно уже занимала мысль о фантастической нелепости, иррациональности окружавшего его советского бытия, о всё большей и большей недоступности ещё вчера казавшегося близким идеала «нормальной жизни». Закутавшись в тулуп и закрыв глаза, он в который раз взялся описывать и уточнять для себя этот размытый идеал. Первым делом в голову почему-то пришла высмеиваемая в «Крокодиле» и «Фитиле», называемая мещанской, а на самом деле естественная человеческая мечта о собственной благоустроенной квартире с обстановкой, машине и даче. Допустим, о машине и даче он никогда всерьёз не думал – не до этого, да и всему своё время. Но отдельное жильё требовалось позарез. Как-то раз Захар прочитал в газете «Труд» заметку о том, что по закону молодые специалисты в первую очередь должны обеспечиваться квартирами. Председатель профкома, которому он показал статью, посоветовал сходить с этой газетой в туалет.