Иван Ленивцев - Живи, Алёшка! Роман

Лешка, не задумываясь, промолвил: «Выписывайте». Действительно, глупо отказываться, когда пароходство лихорадит, судов остаётся все меньше и меньше, а безработных моряков все больше; да и кадровик, похоже, плохого не посоветует, мужик он вроде бы неплохой, хотя, по-своему, и хитрющий.

– А вот это по-нашему, по-морскому! – похвалил довольный инспектор. – Алексей, я в тебе нисколечко не сомневался, вижу, ты парень надежный, думаю, и моряком станешь настоящим! Да, вот еще что, сегодня ты уже ничего не успеешь сделать, а завтра, пораньше, зайдешь в бухгалтерию- я им позвоню, – там и получишь всё: и направление, и загранпаспорт, и проездные-дорожные. Только пораньше приходи – сейчас лето, люди в отпуска рвутся… – Он встал и, протянув Алексею руку, сказал просто: – Ну, в добрый час, Леша! С богом…

– Море! Море! – завопил детский голос в соседнем купе. Лешка глянул в окно. Море! Серая бескрайняя гладь уходящая за горизонт, белокрылые чайки над водой, берег с крупной галькой, с завалами морской травы, обглоданные волнами причудливые коряги, издали похожие на руки утопающих, молящих о помощи. Через вагонное окно не слышно ни шума морского прибоя, ни гортанных криков чаек – лишь постукивание колес да дребезжание вагона. С моря быстро надвигалась белая полоса тумана. После того, как Алексей перекусил последним оставшимся бутербродом с сыром, его потянуло на сон.

– Молодой человек, а молодой человек, – боязливо притронулась к Лешкиной руке, свисающей с верхней полки, одна из женщин, – просыпайтесь, уже подъезжаем…

Стряхнув с себя сонную дремоту и слегка приподнявшись на полке, Лешка глянул вниз: собрав вещи, женщины настороженно наблюдали за ним. Как можно мягче улыбнувшись, он кивнул, дескать, большое спасибо – и посмотрел в окно: мимо медленно проплывали дощатые домики с заросшими травой деревянными изгородями, будто на ходу прицепившись за едва идущим поездом, грунтовая дорога так и телепалась за ним. Дальше невозможно было ничего рассмотреть из-за плотного, непроницаемого тумана.

Выйдя из поезда, Лешка окунулся во влажную вату тумана, сразу же окрестив, еще не виданный им портовый город, «туманным». Сначала он долго ехал автобусом, потом шел пешком, используя известную поговорку о языке, который и до Киева доведет, и вскоре уткнулся в высоченный забор судоремонтного завода.

– Эй, дружище! – окликнул он мужчину, тащившего на правом плече бумажный мешок. – Не подскажете, где у вас тут проходная?

– Чаво? – Тяжело дыша, мужик осторожно положил мешок на траву и принялся растирать плечо.

– Я спрашиваю, где у вас проходная?

– А, проходная… Да вон же она! Часы видишь на здании? Там и проходная. Погоди, не уходи, поможешь мне мешок на плечо закинуть. Да погоди ты, дай хоть передохну.

Лешка, двумя руками взявшийся было за мешок, почувствовал густой рыбный запах.

– Что там у вас, рыба? – просто поинтересовался он.

– Чаво? А-а, рыба, рыба! – ответил мужик и легонько, почти ласково, похлопал рукой по мешку. – Она, родимая, моя месячная зарплата. – И, видя, как широко распахнулись глаза незнакомого парня, пояснил: – Деньжат у завода на зарплату нема, а у нас траулер сахалинский в ремонте, вот он с нами и расплачивается рыбой. Сначала рыбными консервами, а когда они закончились, рыба мороженая в ход пошла. Минтай, теперь вот сельдь. Берем, куда деваться, как с того козла – хоть клок шерсти…

Слушая словоохотливого заводчанина, Лешка внезапно ощутил, как вокруг него что-то поменялось. Он завертел головой: солнце! появилось солнце! Острыми, как рапира лучами, оно принялось рвать серую материю тумана в клочья. Клочья же, похожие на юрких мохнатых зверьков, быстро-быстро побежали в сторону океана.

– …Мы уже спецами стали в рыбацком деле. К примеру, возьмем сельдь. Посмотришь – вроде на одно лицо рыба. Ан нет – породы разные. Самая большая по весу – олюторская, это где-то на Камчатке. Представляешь, почти кило! И это еще не все, есть сахалинская сельдь, охотская, японская, ее еще иваси называют…

Съежившиеся от холодного тумана деревья, получив порцию теплых солнечных лучей, ожили, говорливо зашелестели листочками, появились разноцветные пташки – зачирикали – зацвикали разноголосо, радостно, призывно.

– …В жизни чего только не случается. И всякого, и разного… Помню, в мае зарплату выдали этой же селедкой. Ажно тридцать семь кило получил, больше, чем двухпудовая гиря у старшего сына. Куда столько! Сколько смогли – съели, что – продали, а оставшуюся на дачу увезли, как удобрение под картошку закопали. Между прочим, даже ученые советуют, говорят- первейшее удобрение… если поглубже его закопать. Ну мы и закопали. На следующее утро приезжаем с женой на дачу, и что видим: над нашим участком воронья туча метелью кружится. Счету нет. Мы испугались, за головы схватились: неужто, думаем, воронье решило наш домик в лес перенести и превратить его в одно гнездо, навроде своего общежития? Заскакиваем в калитку, и что, ты думаешь, мы видим? Весь участок – весь! – заново перекопан, и ни одной – ни одной! – селедочки не осталось, все твари крикливые выкопали и унесли… даже спасибочки не сказали…