Руслан Рузавин - Снимок, который звенит. Роман-репортаж

– Да. У них сансара, круг перерождений, – и опять уходит на свою Гору богов. Зря. Чем ближе к небу, тем холодней, кто сказал? И мистер По, словно почувствовав что-то, оборачивается к ней. Уже человеком.

– На кой черт тебя принесло именно сегодня, а? Не вчера и не завтра… Три! Нгиен-пау. Ерунда для тебя, в течение одного дня приходится делать больше, – подвигает стул и садится. – А ведь я посмотрел «Необратимость». Французского режиссера Гаспара Ноэ, все-таки маньяки они там в Европе своей, – снова пытается прикурить, снова зажигалка подводит. – Так вот, настоящий секс там только в эпизодах – у голубых в клубе, в квартире – так, по мелочи. Совсем не там, где Белуччи насилуют в переходе. Если б был там, она бы умерла за четыре дубля. Так что пока обычным актрисам до вас далеко.

Снова трясет зажигалку, щелкает раз, два. Не горит. Третий охранник зажигает спичку, и человек в бежевом прикуривает. Наконец.

– А ведь ты права, – приседает рядом на корточки, лицо близко, так близко. Втыкает ей сигарету в губы. Ждет, пока она затянется, и забирает. – Права, смерть не самое страшное, – тычковый нож в руке. Короткое лезвие на ножке касается ее щеки. – Ты краси-ива… Эти мужланы не видят, но что они понимают в красоте? Красота внутри. И сейчас мы ее вынем наружу. Правда… Если человеку отрезать нос, лицо становится похоже на череп. Не видела? Глаза живые только… гротеск такой, – острие чуть впивается в ноздрю. – Можно еще веки, уши, насколько у кого фантазии. Но главное – это нос, – нож обходит вокруг носа, чуть касаясь, будто примериваясь, – ключевая деталь композиции. Все меняет. Зато – внутренняя красота…

Слезы, слезы, стоп, нельзя, но не удержать, нельзя перед ним, текут ручьем. Смешиваясь с густеющей кровью, капли розовые.

– Нет… пожалуйста… Нет…

– Сделаешь им хорошо. Без всякого принуждения. Согласна?

– Да…

– Плачешь, – мистер По убирает нож и достает бумажную салфетку, аккуратно промокает ей лицо. – Эти слезы дорогого стоят. Видишь, у каждого есть свой пунктик. Можно долго бить и не выдавить ни одной, а можно… Очень дорогие слезы. А ты теперь не стоишь нихрена. Как закончите, выбросите ее, – вставая. – Скучно.

И выбросили.

Воздух здесь словно бы весь пропах вчерашней любовью. Сегодня любовь засохла, потеряла вкус и запах, да и вообще – была ли? Непонятно. Хотя вчера она была здесь точно. Прямо на этих улицах. Брызгала и сверкала. Сверкала и брызгала.

Отёйи-и. Спит. Прямо на полу. Отёйи-и. Лет девяти пацан мелкий. Можно так спать? И в диагональ, отёйи-и. На какой-то циновке тонкой. С которой съехал почти. Угол дадим чуть больше, будто съезжает. Отёйи-и. Так, на пятках «пересвет». Пятки… чистые, что интересно. Жить на улице и иметь чистые пятки. Пятки… ну все правильно. Голова в тени, ноги на солнце, вот и «пересвет». Да лучше так, чем голову потерять, да же, Федор? Голову нам терять никак нельзя. Вытягивай ее потом фотошопом… Нет. Скажи фотошопу «нет». Или на крайняк «иногда».

Последняя тонкая сигарета, смятая пачка – под ноги. По-свински. Ну дак. Василий еще раз пробегает глазами снимки. Спящий тайчонок посреди улицы. Чистая пятка. Эстетам в удовольствие. Коммерчески – ноль. Эх вы, Картье-Брессоны-Родченки! Где вы и как вы?.. Нет, не продать. Вот была б нога оторвана, это бы да. Программно может?.. Нет. Не пойдет. Воска нет. Юрий Козырев, морг Владикавказа, Беслан. Вот где воск.

Сунув громоздкую камеру в кофр, отбросил окурок. К пачке. Пошел не спеша по улице. По улице, где ночью бушевала любовь, захлестывая запахом мускуса. Мускуса, что еще просвечивает кое-где сквозь запах канализации. Привычный запах из решетчатых люков под ногами. М-да, а вот с любовью хуже. Хуже, хуже… С любовью.

Поесть. Можно в забегаловке на перекрестке. Перекресток улиц Хренпойми и Хрензнаеткакой. Нет, Хренпойми – это переулок. По-моему. Хрен пойми. Красотка Джейн обмахнет тряпкой для вида стол, приоткрыв в разрезе блузки небольшую грудь – это входит в меню. Материализует миску дымящегося том-яма с фарфоровой кюветкой вместо ложки. Повернет дешевый вентилятор в его сторону – постоянный клиент. Звучит гордо…

Сесть. Кофр с Федором рядом. Не будет никакой Джейн. Да и не Джейн она вовсе, сам придумал. Чтобы не забивать голову хренью их азиатской. И блузка ее – не блузка вовсе. Рубаха под шелк местного кроя. Не будет Джейн, а будет вот это – забегаловка для местных, дешевле впополам. Правда, грязновато. И жарковато. И попахивает… Да брось, тоже эстет нашелся! Попахивает ему! По-любому здесь лучше, раз местные едят. И почти и не таращатся даже. Ну и фаранг, и что? Вон тоже… китаец сидит, по-моему. Или не китаец, хрен разберет вас. Гарсон!.. Вот смотри, да не сюда, на эту страницу, вот это вот – уан, и это – уан, и еще… А ладно, без пива перетопчемся. Зэтс олл. Все, говорю. Экономика должна быть экономичной. И будет! За все про все – сто двадцать бат, чаевые – извините. М-да, главное чтоб не пришлось, как тайчонок тот на циновке спать. Из экономии. На воде да на хлебе. Хлеб… А вот нету хлеба у них! Ну нету!.. Сюда, сюда ставь, сэнкью. Эх вы… азиаты, темный народ. Нету, хоть тресни. И чего? Попремся к бюргерам за буханкой ватного? Те же пятьдесят бат – том-ям или рыба с мотокухни… Считай, полдня сыт. Или буханка. Невесомая. Одна.