Руслан Рузавин - Снимок, который звенит. Роман-репортаж

На кресло вспрыгивает грязно-белая курица, склонив голову набок, глядит глупым глазом. И чего ты собралась клевать здесь? Иди вон лучше к своим родичам. Под манговое дерево. Интересно, у куриц бывает круг сансары? И должны ли они вернуться по этому кругу именно сюда, именно под это дерево? Да, сегодня оно выглядит совсем не так, как в детстве. И какой-то липкий кустарник уже подбирается к нему. И сам пустырь, такой знакомый раньше, выглядит теперь – без их дома – не так. Он ведь никогда так не выглядел. Здесь, рядом с деревом, стояла деревянная лачуга – их дом. Сделан хлипко, но по размерам больше, чем нынешние. «Ребенку жарко в доме…» Будет тут жарко, если еще и плита греет. Не так, не так, все теперь не так.

Да семья как семья, нормальная была. Ну отец бухал время от времени. Не больше, чем соседские рыбаки-грузчики. Деньги какие-то приносил из мастерской своей, моторы они чинили тем же рыбакам. А бухал на левые. Да бухал – черт с ним, не это главное, все бухали вокруг. Главной особенностью его была всегда готовая выплеснуться злоба, будто за пазухой носил килограмм пятьдесят ее. И тогда надо было как можно скорее куда-то шкериться. Потому что злоба эта непременно получала свое. Однажды своей любимице, средней дочери, влепил подзатыльник с такой силой, что расквасил нос. Точнее, она клюнула стол с такой силой. Сначала вообще думали – сломал, захлебываясь воем, Сом уползла в угол, да только вот незадача… Злоба, злость-то осталась нерастраченная, больше половины еще осталось. Хлобыстнул об пол большую тарелку праздничную, только черепки брызнули. Они со старшей сестрой наперегонки заползли под кровать, мертво вцепились в ножки, не вытащишь. И уже оттуда слушали заглушенные удары во что-то мягкое и какие-то утробные выдохи в ответ. Мать никогда не кричала и не голосила, как соседские бабы, зная, что от криков ярость отца будет больше и дольше. А так надо минут пять только вытерпеть, и все. Выплеснет и скопытится. И та сестра, что только что стучала зубами с ним под кроватью, и вторая, кровь остановилась, но взбухли черным синяки под глазами, могли ластиться и выпрашивать у отца какие-то обновы-ленточки. Недосягаемое коварство, с этим нужно родиться. Всегда он завидовал им. Их простеньким сережкам в ушах. Как-то попросил старшую проколоть ему уши, можно вставить потом кусочки проволоки, будут почти что серьги. Как они потом издевались над ним! И платья предлагали поносить. И отцу рассказать грозили. А еще могли в присутствии отца, но так, чтобы он не видел, задирать подол и вытанцовывать, бесстыже вихляя бедрами. У него, конечно, не было таких бедер. Зато у него был друг-цыпленок, они тогда держали кур. Друг был пушистый и желтый, его можно было носить за пазухой и поить водой из консервной банки. Сначала он пронзительно пищал и убегал от него, услышав квохтанье наседки, но потом привык. И даже клевал рис с руки. Правда, как-то очень быстро он вырос в голенастую бело-серую курицу, такую же глупую, как все они. Но ручным остался, вернее, теперь уже осталась, и, когда она пила с его руки, Сомчай все пытался разглядеть в ней желтый пушистый комок. Потом отец зарубил ее, не то чтобы по злобе, как раз наоборот. Решил как-то устроить всем праздничный ужин, такое тоже бывало. Не надо дружить с едой.

А мать…

Эйприл проводит рукой по шершавой коре. Манговое дерево, на котором никогда не росло манго. Что-то с ним, видимо, было не так, только вот что? Дерево как дерево, борозды морщин по коре, неотличимое от тысяч других вокруг. Не было.

Мать всегда и всех жалела. Вечно стертыми руками прачки гладила его по спине после очередного вразумления. Уже когда пошел на муай-тай, он узнал, как трудно продержаться пять минут, если защитой тебе – только твое тело. Узнал и ужаснулся – как же она… все эти годы – как? Но когда отец падал, пьяный «в дрова», не дойдя до родного порога, она тащила его волоком в дом. Тащила, надсаживаясь, свою карму покорно и жалко. Была ли эта жалость добром? Добро ли это, когда жалко всех ? И почему… Нет, нет, помню. И как так все устроено, что кто-то терпит всю жизнь и ничего не получает взамен? А куда потом денут Бессмертные твой атман, еще большой вопрос. Может, будешь вечно летать по окрестностям… Может, и мать сейчас где-то здесь? Она первая умерла, и болезни никакой серьезной не было. Просто что-то надорвалось внутри, такое ощущение. Отец запил сильнее, начал все тащить из дома, из мастерской его уже на тот момент выперли. Еще как-то попробовал по старой памяти поучить их с сестрами. И тогда Сомчай без особого труда захватил его шею одной рукой, пригнул и второй защелкнул «замок». И чувствуя слабые трепыхания отца, выбраться тот гарантированно не мог, думал, как соблазнительно поддавить немного сильнее, и еще думал – Великий Будда, это вот это… вот этого мы боялись все эти годы?!. Вот этого, Великий Будда! И так и сгинул он где-то, кто-то из «друзей» тогдашних пристукнул, скорее всего. Сестры перебрались в Бангкок к дальним родственникам. А он был на тот момент уже крепким бойцом-середняком. И даже, казалось, пробьется выше. Не жалко ни себя, ни других было. Остался. Сестры писали какое-то время, но недолго. Была ведь нормальная семья, не хуже, чем у других. Была семья, нет семьи. Почему же… А, да. Потому.