Наталия Соколовская - Долгое счастливое утро

Она пела вместе со всеми про «красных кавалеристов» и «былинников речистых», и про крепкую броню быстрых советских танков, и еще песню, под которую так хорошо было чеканить шаг по школьному двору: «Если завтра война, если враг нападет, если темная сила нагрянет…» Были в той песне надежные, сильные, успокоительные слова: «И на вражьей земле мы врага разгромим малой кровью, могучим ударом!»

В фильме, где звучала эта песня, доблестные воины Красной армии переправлялись через границу, чтобы уничтожать фашистов на их же территории. В финале конница товарища Буденного с шашками наголо лавиной неслась на врага, а следом за конницей шли танки и летели самолеты. Правда, сам фильм уже больше года в кинотеатрах не показывали, с тех самых пор, как товарищ Молотов подписал с немецким министром Риббентропом договор о дружбе. Но ведь Германия не упоминалась в той гордой песне, и в исполнении тысяч хоров она продолжала звучать на необъятных просторах страны.

Песни в хоровом кружке разучивали, чтобы исполнять по красным датам календаря в школе и в городском Доме культуры, который находился в здании старого костела. Там же крутили кино.

В десятом классе, незадолго до зимних каникул, хоровичка принесла тетрадные листы, исписанные словами новой песни из только что вышедшего на экраны кинофильма «Светлый путь». О! К этому кинофильму у Динэры сразу возникло особое чувство. И дело совсем не в том, что рассказывалась в нем столь милая девичьему сердцу история Золушки Таньки Морозовой, превратившейся из чумазой домработницы в знатную советскую ткачиху-орденоносицу. Дело было в том , кто был за всем, что происходило на экране, и к кому шла золотоволосая героиня, роль которой исполняла народная любимица Любовь Орлова, шла – с каждым шагом как бы возносясь – через нарядный дворцовый зал, чтобы из его рук получить высокую правительственную награду.

По мере приближения к не видимой зрителям трибуне, на которой стоял не видимый зрителям он , героиней фильма овладевало все большее волнение, грудь ее часто и высоко вздымалась, и казалось, что девушка вот-вот разрыдается от восторга, охватившего все ее существо. Но она сдерживала себя, и только глаза ее, обращенные на человека, который был всем, даже теми, кто сидел сейчас в кинозале, потому что взгляд актрисы был устремлен прямо в камеру, – глаза ее все больше наполнялись слезами, как если бы она не мигая смотрела на солнце.

Такой же молитвенный экстаз Динэра видела на лицах рабочих, колхозников, ученых, школьников и бойцов Красной армии, которых неизменно показывали в кинохронике перед началом сеансов. Закинув головы, они всматривались в лицо человека на трибуне и аплодировали – в школах, на заводах, учениях, в научных институтах и на партийных съездах. Их обращенные вверх глаза светились отраженным светом, льющимся с главной трибуны.

Судя по этим кадрам и по передовицам в газетах, жизнь людей в новом и самом прекрасном на земле государстве не была человеческой жизнью в обычном понимании, жизнью, в которой люди рождаются, учатся, работают, влюбляются, совершают открытия, пишут книги, растят детей. Нет. Это было ежесекундное напряжение всех душевных и физических сил, возведенный в норму существования подвиг. Это было признание сверхчеловеческого в каждом, и это подразумевало соразмерную отдачу – готовность каждого к жертве.

«В буднях великих строек, в веселом грохоте, в огнях и звонах, здравствуй, страна героев, страна мечтателей, страна ученых…» – стараясь попадать в ноты, выводила Динэра и чувствовала, как от напряжения руки ее непроизвольно сжимаются в кулаки так, что следы от ногтей остаются на ладонях.

Но именно полной, нужной жизни и не было у Динэры, такая жизнь оставалась в кинохронике и сюжетах художественных фильмов. Вероятно, она шла и где-то рядом, желанная, недосягаемая. Может быть, ее вообще не было, а была какая-то совсем другая. Динэра запрещала себе так думать. Но понимала, что от чувства разницы – погибает.

…Песни в хоровом кружке не просто учили – их заучивали, многократно повторяя про себя и вслух одни и те же слова, и Динэру раз от разу все больше царапали строчки из второго куплета «Марша энтузиастов»: «Мечта прекрасная, еще неясная, уже зовет тебя вперед…» Даже не строчки, а всего лишь одно слово «неясная», которое ставило под сомнение все остальные… Как же так? Разве ради какой-то «неясной мечты» ушел из родного дома на Гражданскую войну ее отец… Какая же «неясная мечта» могла стоить такого самоотречения, таких беззаветно отданных сил и жизней…