Татьяна Росс - Больше чем секс. Картинки к Фрейду

Не отличаясь спортивностью, на этот раз я бежала так быстро, что Максим догнал меня только в подъезде. Он совершенно не мог понять, почему во мне вдруг наступила такая перемена. Мы провели весь вечер вместе, так замечательно общались и в конце концов простояли под колонной, прижавшись друг к другу… и вдруг я, не сказав ни слова, убежала. Ворвавшись в подъезд следом за мной, он, задыхаясь, спросил: «Почему? Почему ты убежала? Что я сделал? Я обидел тебя?» Я смотрела на него обезумевшими глазами, но не могла проговорить ни слова. Да я и не знала, что сказать, как объяснить ему глупость собственного поведения. Что должна была я ему сказать, что считаю поцелуй безнравственным поступком? Я же понимала, какой идиоткой буду выглядеть после этого. Но ведь именно это остановило меня. За годы строгого воспитания это понимание стойко внедрилось в мой мозг и перебивало все остальные порывы. Мы смотрели друг на друга и оба дрожали. Даже не дрожали. Нас колотило. Трясло. От желания быть поцелованной тело зудело, внизу живота дергался какой-то незнакомый мне импульс, а вестибулярный аппарат качал на волнах. Я шатнулась и, не удержавшись за перила, стала оседать на пол. Напряжение бурлившего во мне возбуждения и не получившего разрядки вырубило сознание.

Очнувшись, я нашла себя в кровати. Голова трещала, спазмы давили на коробку, обещая разорвать ее в клочья. Я лежала, тупо глядя в одну точку на ковре, висевшем на стене. В лесной чаще красовались медведи. В глазу одного из них едва различалось белое пятнышко. Оно выделялось на фоне почти черного полотна. И я смотрела и смотрела на эту белую точку. Мне было невдомек, что тело мое стало женским не только в виде округлившихся форм. Оно требовало ласк, касаний мужских рук, выплеска энергии. Но воспитание не позволяло совершить необходимые выросшему телу действия. Конечно, я давно понимала, что до свадьбы вряд ли дотяну. Но разрешить себя поцеловать тогда было выше моих сил… Это было полным бредом и неимоверной глупостью. Но так воспитывали девочек в «приличных семья» в те годы…

Несмотря на мой глупый поступок в тот вечер, Максим продолжал настаивать на наших встречах. Он провожал меня после школы домой, но погулять с ним вечером я отказывалась, ссылаясь на занятость. В своих вечерних грезах я желала повторения… снова и снова восстанавливала в памяти тот момент, когда мы стояли, тесно прижавшись друг к другу. Казалось, я даже помнила запах Максима, и голова кружилась еще сильнее. Но я отказывала и отказывала, стоило Максиму снова заговорить о свидании вечером.

– Не понимаю, – сказал, отчаявшись, Максим, – если не хочешь, просто скажи…

– Нет, нет… мы обязательно погуляем… как-нибудь.

Я придумывала отговорки, не желая потерять Максима окончательно. Находила причины, почему не могу с ним встретиться. Время от времени он, теряя надежду, переставал подходить, и тогда меня охватывало волнение. Казалось, все кончено. А это было глупо и обидно. Он нравился мне. Почти каждый вечер перед сном я видела его губы, которые едва не коснулись тогда моего лица. Хотелось почувствовать, что же будет, когда они наконец коснутся моих… но когда он снова подходил и спрашивал, не можем ли мы вечером сходить в кино, я снова отвечала отказом. Вряд ли кто-то поверит, но моя борьба между запретами и желаниями растянулась на целый год. Целый бесконечно длинный год пришлось созревшему телу страдать, доказывая глупой голове, что ждать свадьбы с поцелуями неразумно. Ладно – секс… и всякое прочее. О сексе не было и речи, уж не говоря обо все прочем… Но поцеловаться… Ведь как хочется целоваться, когда тебе шестнадцать.

На самом деле, в этом возрасте целоваться хочется до головокружения, до тошноты, до потери сознания. Но в обществе вокруг меня царили правила «приличных девочек». Когда на экране телевизора влюбленная парочка только тянулась друг к другу губами, чтобы поцеловаться, бабушка стыдливо отводила глаза в сторону. Ей в этот момент срочно нужно было узнать время. Или послать меня на кухню принести стакан воды. Но в те времена поцелуями с экрана обывателя раздражали не часто. Поэтому стрессы в среднестатистической советской семье на почве показа по телику такого позора бывали редко: «Ой… как им не стыдно! Вся грязь с Запада, распущенные люди, ТАКОЕ показывают…» На самом деле, все ТАКОЕ тщательно вырезалось нашими цензорами, лучше нас знающими, что можно показывать советскому зрителю, чтобы тот не лишился дара речи при увиденном, а что не стоит. Нам оставляли самое невинное, но и оно вызывало иногда у неискушенной публики шок. Поцелуй для жителей страны, в которой не было секса, по словам самих граждан, считался пережитком буржуазного прошлого и тлетворным влиянием Запада.