Мариам Но - Еще одна книга о 90-х. Хиппи, тамбовская банда, пропавшие девочки и другие истории

Еще была семейная пара, состоявшая из Владимира Федоровича, лет шестидесяти, и его супруги, крепкой и злой сорокапятилетней тетки из Подмосковья. Она любила все блестящее и порой таскала у соседей чайные ложки. Вела какую-то туманную войну за место во внутриквартирной иерархии – которую быстро проиграла всем, поскольку никто больше не понимал правил этой битвы и в ней не участвовал. Ее настроение отчетливо портилось в праздники – чем крупнее был праздник, тем злее Пална. Под Новый год лучше было держаться от нее подальше. Их комната была рядом с моей – огромная, с сохранившейся лепниной на потолке. Она напоминала бы залу для танцев, если бы Федорович не разделил ее шкафами на несколько закутков.

Комната в самом конце коридора пустовала – после того, как многодетная семья, жившая там, получила отдельную квартиру и съехала, туда никого не поселили, потому что дом стоял в очереди на капитальный ремонт. Федорович ходил в нее курить. Забегая вперед, скажу, что в нулевые годы дом снесли без всякого капремонта и выстроили на его месте новый, и квартиры там были чуть ли не самыми дорогими в Москве.

Шли последние советские годы. Федорович мучился бессонницей и ночи напролет ходил по коридору, звякая застежками на сандалиях. Громко спорил с телевизором, выскакивал в коридор, пытаясь подловить чужих гостей, чтобы втянуть в беседу. Писал многостраничные письма на партийные съезды: советовал, как сделать все правильно и уберечь страну от несчастий. Если бы он дожил до интернета, то безусловно стал бы постоянным комментатором статей на “Ленте.ру” или «Взгляде», борцом за все хорошее против мировой закулисы.

Еда пропала. Анекдоты ходили такие: возле магазина стоит мужик с пустой авоськой, трет лоб и говорит: «Не помню, я иду из магазина или в?».

– Я зашел в магазин, а там продавались блинчики с творогом! – с восторгом рассказывал приятель по телефону. – Я аж задрожал! Попросил отложить для меня три штуки, побежал домой за деньгами!

Если бы про нашу коммуналку снимали кино, Федоровича было бы легко играть. Он был по-своему ярок, такой персонаж балабановского типа. Худой, темноволосый, с вечно сосредоточенным и словно удивленным лицом. На голове – ушанка, которую он зимой не снимал даже в квартире. Где-то в середине мая он менял ее на потрепанную шляпу. Синяя шерстяная жилетка, видавшая лучшие годы. На ногах – сандалии с брякающими застежками. О его передвижении по квартире предупреждало позвякивание, точно Федорович носил на шее колокольчик.

Разговаривал он неожиданно сложным языком, например, однажды заявил, что обои в моей комнате «визуально не коррелируют со шторами». Я долго думала, что он бездетен, однако под самый конец нашей коммунальной жизни у Федоровича обнаружился сын – здоровый детина средних лет, простой, как удар обухом по голове, всегда подвыпивший и веселый. Федорович рядом с ним выглядел напряженно. Пална однажды сказала, что сын отсидел несколько лет в тюрьме и что Федорович с ним долгие годы не общался. Появился он только тогда, когда перед Федоровичем забрезжила перспектива отдельной квартиры.

Несмотря на долгую и, вероятно, непростую жизнь, в Федоровиче не было ни грамма цинизма. Основу его характера составлял пылкий романтизм. Он был искренне уверен в том, что мир можно изменить к лучшему, стоит лишь как следует постараться.

Федорович часто оскорблял людей, нападая на них с ядовитыми и несправедливыми речами – пытался обратить на себя внимание, расшатать тупой безразличный мир. Научить добру через «не хочу». Мерзавцы не слушали, бестолковая молодежь отворачивалась и жила моментом, но Федорович не оставлял попыток.

Любимой его темой была экономическая программа академика Абалкина. Интервью с Абалкиным и Гайдаром печатались на разворотах в самой читаемой газете того времени – «Московских новостях». У стендов с наклеенными газетами на Пушкинский площади ежевечерне собирались пожилые политологи для обсуждения судеб Родины. Федорович ходил туда каждый день.

– У пенсов своя собственная тусовка, только они об этом не подозревают, – говорили хиппи.

Слово «тусовка» было тогда новым и на письме выделялось кавычками.

Однажды я видела, как Федорович поймал на улице молодого человека. Тот обогнал – «подрезал» – его на переходе у светофора, но Федорович такой наглости не спустил. Он нагнал парня у кромки проезжей части, загородил дорогу и произнес воспитательную речь.