Екатерина Рогачёва - Город

– Может, хоть ты мне объяснишь, что я натворила, – мрачно поинтересовалась я.

– Всего лишь повернула кран не в ту сторону, – судя по звуку, он отмахнулся. – Всё нормально. Соседи так и так хотели сделать ремонт.

– Не слушай его, доченька, – торопливо сказала мама за моей спиной. – Всего лишь небольшая лужа.

Я промолчала. Руки ещё подрагивали от волнения.

Славка хмыкнул. Мама поставила передо мной кофе. Любимый горький аромат медленно вытеснял напряжение и плохое настроение.

– Скажи мне сестрёнка, зачем ты даже на домашнем платье носишь изображения собачек, – вдруг поинтересовался Славка, – их же никто, кроме нас, не видит.

– С чего вдруг такой интерес? – спросил папа, усаживаясь рядом со мной завтракать.

– Он очень хочет услышать, чем мой стиль отличается от его позерства, – фыркнула я. – Пойми, братик, мне неважно, видит ли кто-то моих собак. Я ношу их для себя, а не для других. И мне совершенно не обязательно, как некоторым, красоваться и хвастаться перед кем-то.

– Ну что вы прямо как дети малые, – примиряюще вступилась мама. – Разве это такой острый вопрос?

– Да мне просто интересно, – не унимался брат. – Значит, получается, что это аксессуар для собственных ощущений. Ощущение присутствия любимых собак.

– Да, именно так, – заявила я. – Необязательно видеть вещь любимую, нравящуюся, приносящую радость. Главное ощущать её присутствие.

Перед мысленным взором предстали любимые собачки, которых я коллекционировала всю сознательную жизнь.

– И ты все вещи так подбираешь, ставя во главу угла ощущения? – спросил Славка.

– Да.

– И полосатые носки тоже? – невинно продолжил он.

– Да, – ляпнула я и осеклась. Повисла тишина, потом отец задумчиво сказал:

– Ощущение полосатости носков… Круто.

И все расхохотались. Я тоже не смогла удержаться и фыркнула:

– Вот зараза!

Он перегнулся через стол и щелкнул меня по носу:

– Зато ты улыбнулась. Всё, я в универ.

Тревожное чувство, так портившее всё утро, отступало, теряясь и растворяясь в привычной жизни. Надо просто меньше думать, будет меньше придумываться. Всё хорошо.

И снова день мимо. Как, впрочем, и всегда. Время неизвестно, солнечного света не видно, и утро отличается от вечера только названием. Ждёшь ночи, прислушиваясь к шуму за окнами, когда же он, проклятый, стихнет. Никогда меня в моей прошлой жизни так не раздражал любой шум, как теперь. Мозг, вынужденный ориентироваться только на звук, легко перегружался и я терялась, не понимая, где я, что я и что происходит вокруг, словно в ворохе цветных ниток приходилось искать нужный кончик, нужный звук, цепляясь за который, можно было попробовать с трудом восстановить картину окружающего тебя мира. Но часто, под наплывом новых и новых звуков чахленький ориентир терялся, и всё приходилось начинать сначала. Я не любила больше дни. Только ночи.

Снова пожелала всем спокойной ночи, торопливо разделась и легла. Ритуал, который я сегодня старалась соблюсти как можно тщательней. Словно это помогло бы мне избавиться от ощущения, что что-то не так. Не помогло.

Город был непривычно полон мокрым ветром и запахом воды. Я впервые подумала, что ведь, в сущности, даже не знаю, а вдруг он портовый. Вдруг где-то здесь есть море. Я на море была один раз, в далеком детстве, когда нас, детей, в семье было ещё только двое. С младшим, Славкой, у нас разница в шесть лет. Поэтому я мало что помню, кроме детского ощущения счастья и повсеместного запаха моря. И от воспоминания об этом как-то резко сжалось горло.

Но запах здесь был другой. Нехороший какой-то, очень подходящий в моим предчувствиям. Я ускорила шаги. Вокруг начали появляться спешащие куда-то люди, всё больше и больше. Все были взволнованы, что-то шумно обсуждали, лица у всех были либо испуганными, либо растерянными. Я догнала парнишку лет десяти, дёрнула его за рукав и спросила:

– А что случилось-то?

– Вы не знаете? – округлил он глаза. – Река у старого моста вышла из берегов, совсем неожиданно для всех. Всё смыло: набережную, торговые ряды, половину жилого квартала.

– А старый мост это где? – зачем-то спросила я. Ребенок указал направление и я рванула туда.

– Туда никого не пускают, – крикнул он мне вслед, – там стоит оцепление.

Я уже не слышала, проклятый мокрый ветер, полный беды, стучал в висках. Как могло такое случиться в моем Городе? В мире моих грёз, в убежище, в дурацком, но моем сне?

Квартала через два я действительно наткнулась на оцепление.