Анатолий Сударев - Без дна. Том 2

«Но я… предала тебя», – между тем продолжает Тоня. «Какая чушь!» – отбивается Игорь Олегович. И так они ещё какое-то время отбирают друг у друга это mea culpa, не уступают его, пока на лестничной площадке из одной из соседних квартир, возбуждённо лая, не выскакивает крупная собака. Помесь добермана и обыкновенной дворняги. И сразу вслед за лаем мальчиковый ломающийся голос: «Джуля! Молчать!» Потом показался и сам хозяин. Пятнадцатилетний Вася-Василёк. Получил такое прозвище за пронзительно голубые глаза. Вежливо поздоровался. Игорь Олегович так же вежливо ответил, а потом обратился к Тоне: «Зайди ко мне. Хотя бы на пару минуток, мы ещё должны…» – «Нет! – тут уж Тоня была непреклонной. Даже испуг какой-то у неё сейчас на лице. – Не могу, милый. Прости. Я обещала. Я уже и так опаздываю. Я дала ему слово. Мне страшно… Да, за него. Мне надо идти». Помесь добермана и дворняги, одолев за три прыжка разделяющие их метры, прежде чем начать галоп по лестнице вниз, обнюхала сначала Игоря Олеговича, потом Тоню. «Как знаешь», – уступил Игорь Олегович, вернул Тоне её руку. «Может, потом… Как-нибудь. По телефону», – пообещала неуверенно она и побрела вслед за ускакавшей собакой, а Вася-Василёк всё ещё возился со своими ключами: никак не получалось запереть за собой дверь.

«Тебе, племянничек, не откладывая дела в долгий ящик, нужно законтачить с моим Колькой! Я уже с ним обо всём перетёрла, что он сегодня повидается с тобой, но там у него сейчас делегация. Прохиндеи из каких-то прежних народных демократий. Чего-то вроде у него по старой ещё памяти умыкнуть хотят. Поэтому я вначале все свои реперные точки, что в городе, покажу, а потом уже и до Кольки».

Тётушка Ненила ворвалась в уже налаженное, размеренное американское житьё-бытьё Петра Алексеевича как японское цунами. Это случилось в один из летних месяцев в прошлом году. Пётр Алексеевич был у себя, в своём центре «Арто» в Бостоне, где репетировал со своими актёрами-учениками новую постановку «Горе от ума» (сейчас в Америке мода на всё русское), когда кто-то ему позвонил по селфону и раздалась уже давно не звучавшая в его ушах русская речь в очень напористом женском исполнении: «Ты чего это, чертила ты эдакий, от родных по всём щелям прячешься?.. А ну быстро за карандаш… или что там у тебя. Записывай адрес! И чтоб завтра же был у меня!» – «Вы кто?» – спросил ошарашенный Пётр Алексеевич. «Не узнал? Свою собственную родную тётю?.. Совесть-то у тебя, спрашивается, где? Да ты же мне ещё в подол напи́сал. Да ещё так вонько! Пришлось тут же сымать и стирать. Нечто забыл? Записывай, я тебе говорю, пока не передумала!» И тут же начала диктовать адрес. Оказалось, что она сейчас находится в пригороде Бостона – Рослиндейле. «Через час будешь?» Пётр Алексеевич всё же объяснил звонившей, что у него репетиция, а вечером спектакль. Пригласил родственницу на представление. На что она: «Не много ли чести будет, чтоб я ещё твои спектакли, в которых ничего не понимаю, смотрела?..» В конце концов договорились, что Пётр Алексеевич прибудет в Рослиндейл с визитом на следующий день.

С Ненилой Фёдоровной (так звонившая себя отрекомендовала) Пётр Алексеевич если когда прежде и встречался, так только в годы своего младенчества, о которых уже ничего не помнил. Долгоруковы достаточно распространённая, знатная фамилия. Разными они были – «высокие», «средние», «низкие». Словом, от холопов до князей. Предки Петра Алексеевича явно из холопов. Но сумевших выкарабкаться до положения «средних», то есть мещан. Однако события Октября семнадцатого растопили весь их скудный, накопленный за предыдущее столетие жирок, и все Долгоруковы (из тех, кто, конечно, выжил), из которых вышел и дед Петра Алексеевича, вскоре преобразились в общую серую советскую массу, в которой уже не было ни низов, ни верхов. И в которой так легко было затеряться!

«Слушай, Станиславский, – заявила Ненила Фёдоровна при первой же их встрече в доме в Рослиндейле, где она гостила с внучкой у своей подруги с таким же, как у Петра Алексеевича, краснохолмским прошлым, – тебя же, чудика, царя горохового, надо спасать». – «Зачем?» – удивился недоумевающий Пётр Алексеевич. «Затем, что ты тонешь. Я же справки о тебе навела. Ты же тут загибаешься! Да ладно, ладно, не надо мне эту лапшу… У меня свои и глаза, и ухи есть. Знаю, как тут тебе. Вертайся-ка к нам в Краснохолмск. Коммуняков, тебе ненавистных… и мне, кстати, тоже… у нас уже никого не осталось, все до единого перекрасились, а мой сынок Колька сейчас там самый главный. И не какой-нибудь… секретаришка. Гу-бер-на-тор! Власти у него – немеряно. Чего хочу, то и ворочу. Всяко тебе стать на ноги поможет. Бизнес хоть свой театральный как-то нормально наладишь. Как у Немировича-Данченко. А не эти жалкие соплишки, что здесь».