Анатолий Сударев - Без дна. Том 2

Кто-то подошёл к его жигулёнку, постучался. Аркадий опустил наполовину облепленное снегом окошко. Жутковатая печёная картофелина в отвратительном макияже. Сладеньким голосом: «Молодой человек! Можно у вас погреться? Пожалуйста». – «Нет! Нельзя!» Поднял окошко, включил зажигание. «Домой. На Энтузиастов. Больше некуда… и незачем… Буква “ша”. Вот она, шипящая. Шпенглер!.. Тот, кто написал “Закат Европы”. Да и Европы ли только закат? Может, ещё того самого… и покруче».

Февраль 17-го. Чем этот день отметился в истории? Большей частью, к сожалению, смертями. В этот день в Риме на площади Цветов был сожжён бунтарь Джордано Бруно. Расстались с этим миром два замечательных творца: Мольер и Генрих Гейне. Но состоялось событие и радостное: пять лет назад появился на свет внук Игоря Олеговича. Это значит, в такой знаменательный день можно поджидать и Тоню.

С последнего Нового года «второй свежести» у Игоря Олеговича Тоня не появлялась. Дождался! Позвонила и пообещала: «Буду часикам к трём. Пожалуйста, сам никуда не ходи, ничего не покупай. Слышишь? Я всё принесу». «Ничего не покупай» – это, видимо, отрыжка неудачного паштета, которым Игорь Олегович пользовал Тоню при их последней встрече. Игорь Олегович последовал наказу Тони, сам никаких закупок не делал, зато сходил в парикмахерскую, ближайшую к его дому, дождался, когда освободится «его» парикмахерша. Да, он стрижётся у этого мастера или, точнее, мастерицы, пожалуй, последних лет восемь. Своего рода рекорд: парикмахеры, по наблюдениям Игоря Олеговича, на одном месте долго не задерживаются. Впервые попал под её ножницы, когда она ещё была робкой, неопытной ученицей, осваивала профессию на уже начавших редеть «кудрях» терпеливого, никогда не капризничающего, без претензий Игоря Олеговича. Сейчас уже признанный мастер, к ней – подумать только! – запись, но Игорь Олегович как-то не любит заранее записываться, и, чтобы попасть в её руки, ему почти всегда приходится дожидаться, когда появится «окошко» и его любезно позовут.

«Вы сегодня какой-то особенный», – услышал, когда на белую накрахмаленную накидку, наброшенную на плечи и ссутуленную спину, посыпались его седые или, скорее, всё же сероватые, с оттенком седины скудные волосёнки. «Да? – удивился Игорь Олегович. Сам ощущения чего-то “особенного” в отношении своей скромной персоны не испытывал. – Почему вы так решили?» – «Не знаю… Чему-то постоянно улыбаетесь. Приятное что-то случилось?» Вот как! Оказывается, он улыбается. «Случится… Или да, уже случилось. В шесть утра родился мой внук. Нет, не сегодня. Уже пять лет назад». – «Ну поздравляю. Как назвали?» – «Борисом». – «Хорошее имя. У меня брата тоже зовут Борисом».

Борисом внука назвали не случайно, и не по святкам (он родился в протестантской стране), а в честь Тониного отца. А ещё у Тони и Игоря Олеговича есть внучка, она появилась на свет почти десять лет назад, и её назвали Ханной, в честь уже матери зятя Нильсена. Всё по-честному. Всем сёстрам по серьгам. Чтобы никто не остался в накладе. Полное равноправие. Это истинно по-королевски. По-датски. Вопреки шекспировскому: «Неладно что-то…» Нет, у них-то как раз всё ладно. Внука Игорю Олеговичу пока повидать не удалось. Больше повезло Тоне. Они с мужем погостили в Ольборге (город, в котором живут Маша и Нильсен с детьми) около трёх лет назад. Целью их поездки было побывать на праздновании медной свадьбы Маши и Нильсена. Справедливости ради надо сказать, не обошли при этом стороной и Игоря Олеговича, ему также прислали красиво оформленное приглашение, но он не поехал. Всё по тем же понятным причинам: не хотелось ставить в неловкое положение ни Тоню, ни её патологически ревнивого мужа. А ещё раньше Маша сама приезжала на свою малую родину, в Краснохолмск. Она в это время была как раз беременна Борисом. Кажется, уже на шестом месяце. Живот у неё был довольно заметен. Тоня в тот её приезд накинулась на Машу, стала её попрекать: «Как так можно?! Ехать в такую даль! При твоём состоянии. Это безрассудство! Ты не боишься нанести травму ребёнку?» На что Маша тогда ей ответила: «Когда плод ещё в животе, он как губка впитывает в себя всё окружающее. Мне хочется, чтобы он (да, она уже знала тогда, что у неё родится мальчик) впитал в себя русскую речь и вообще всё краснохолмское. Такого, как у вас, ведь больше нет нигде. Это потом сможет как-то помочь ему в жизни».

Несколько позже прояснилось, откуда это у дочери. Оказалось, она прочла об этом, то есть не про русскую речь и не про Краснохолмск, а про губку, у какого-то очень известного опять же датского учёного. Тоня же прямо на месте, едва услышав такое, не могла сдержать слёз. Игорь Олегович – он также присутствовал при этом разговоре – уж на что мужик, и то ощутил, что у него в глазах защипало. А ещё в тот же день, уже попозже, когда остался с дочерью наедине, не удержался, спросил: «А чем тебе так дорого это окружающее, что хочешь, чтобы оно “впиталось”?» – «Вы же ещё, в вашем Краснохолмске, как в сказке, папа, живёте. В старинной русской сказке. Или былине. Где он, – Маша имела в виду, конечно, ещё не родившегося сына, – почувствует на себе такое?..» «В старинной русской сказке» – сужденье довольно спорное. Если только закрыть глаза на всю происходящую быль. Хотя, с другой стороны, бытует ведь представление, что со стороны виднее.