Наоми Рейн - В плену безмолвия

Учитель в школе отругал меня за небрежность и поставил тройку, но мне было все равно. Вместо угрюмого лица и опущенных плеч в этот день меня украшала гордая посадка головы и радостный взгляд. Который моим одноклассницам показался дерзким и вызывающим, что не замедлило привести к печальным последствиям.

Да, я была не такая, как они, у меня не было ни папы, ни мамы, ни красивой и новой одежды. Модные девочки приходили каждый день в разных нарядах. У меня же было одно старое заштопанное синее платье. И одно на выходной день, которое обычно мне носить не разрешали. У них были чудные пеналы с яркими героями из мультиков, разноцветные фломастеры и море самых разных чудесных штучек. Я же обладала лишь синей ручкой, карандашом, ластиком и линейкой. Носила я их в кармане сумки, еще одного моего позора. Вместо новеньких красивых портфелей с мультяшными героями я ходила со старой сумкой, с какими ходят на рынок за картошкой. В общем, поводов для насмешек и дразнилок находилось вдоволь.

Обычно я не отвечала, давно поняв, что дешевле не связываться. Видя, что я не реагирую, дети скоро оставляли меня в покое. Им было неинтересно долго надо мной издеваться. Но хотя я игнорировала все обидные слова, они впивались иглами прямо мне в душу. Зато потом, по дороге домой или в школу, я мстила за себя, выдумывая для них самые страшные казни и пытки. Такие, что привели бы в дрожь саму инквизицию.

* * *

Скоро, чтобы угодить тете Луизе, я была готова на все. Не прошло и месяца, как я узнала ее очень хорошо. Она обожала маленькие секреты, была очень ранима, часто уставала и жаловалась на плохое самочувствие. Странным образом чаще всего именно тогда, когда надо было что-то делать по хозяйству или для нее самой. И, конечно, не в силах перенести ее вздохи, раздиравшие мне душу, ее грустный вид, я вызывалась помочь ей, а вернее, сделать за нее.

– Ты такая умница, Чудик, такая молодец! И все-то у тебя в руках мастерится, все-то спорится, а я… У меня руки не из того места растут, все из них валится, ничего-то я толком не умею.

– Зато у вас чудесная душа, полная любви и ласки, – так я чувствовала, но в словах выразить не могла. Просто смотрела на нее восторженными глазами:

– Но ведь вы самая лучшая, самая-самая замечательная!

Она очень доверяла мне, чем я безмерно гордилась.

– Ты мой самый близкий и доверенный друг, Чудик, – уверяла она меня, – есть секретики, которые я не доверяю никому, кроме тебя.

Так, незаметно, с моим горячим энтузиазмом и ее робкими попытками остановить меня от выполнения для нее любой работы, все дела по хозяйству, а также ее личные потребности были переложены на меня.

– И что бы я делала без тебя, Чудик, просто пропала бы! – благодарила она, и меня распирало от счастья.

Сложность возникала в том, что часто мне не хватало ни сил, ни времени выполнить всю работу по дому. Постирать, приготовить еду, сходить в магазин, убрать, подмести, вымыть полы, сбегать в аптеку, на рынок, в химчистку, и так до бесконечности. Про уроки можно было забыть, к тому времени, когда я все переделывала, то падала без сил. А голова полностью отключалась, так что об учебе не могло быть и речи. От этого сильно страдали мои оценки в школе. Учитель даже грозился вызвать тетку Агнес для серьезного разговора. Но раз она уехала, меня это не сильно пугало. А что будет, когда она вернется, я старалась не думать.

Кроме того, тетка Луиза была очень чувствительной и тонкой натурой. Она не переносила, когда еда была несвежей, только с пылу-с жару. Одежда – свежая и чистая каждый день. Даже если это значило, что каждый вечер приходилось стирать и гладить. Шерсть вызывала у нее аллергию, она не переносила громких звуков, страдала бессонницей и головными болями.

Время шло, близился приезд тетки Агнес и отъезд тетки Луизы. Поэтому или по какой-то иной, неведомой мне причине она все меньше радовалась жизни. Все реже слышала я ее смех, она почти перестала обнимать и целовать меня, ласково называть и секретничать. Теперь я слышала только просьбы сделать это, выполнить то, сбегать туда, принести, заменить, зашить, постирать, приготовить… Она больше не уверяла меня, что ненавидит использовать детский труд. Все мои старания принимались как нечто само собой разумеющееся.

Моя всепоглощающая любовь носила меня первое время на крыльях. Позволяла совершать невозможное, лишь бы заслужить ее улыбку, похвалу, одобрение. Но теперь она стала меняться. Протест, неудовлетворенность, глубокая печаль, а еще раздражение и обида стали примешиваться к этой любви, способной на подвиги, казалось бы, непосильные. Почти не спать ночами, не успевая выстирать и погладить ее любимое платье. Почти не есть, потому что мне не хватало времени даже перекусить между многочисленными поручениями – сбегай-подай-принеси.