Там деревья дольше живут, чем мы,
А трава выше бегущей собаки,
И не хватит белка, белил, сурьмы,
Чтоб замазать перепады, где взлёты и буераки.
Дорогие озёра, стойбища сна!
Сосны, лёгкие, как птенцы
цапли, вспыхивающей, что блесна.
Золотых колосьев венцы.
Старой мельницы круговорот,
Ряска двигающихся болот,
В глубине сырой поворот,
Взмах, прощающий от ворот.
Что ж, прощай и ты, человечий костяк,
Привечай нас, сырой песок.
Дом для тёплой жилки – висок,
Гроб, где крови поток обмяк.
Тосканской зыбкости верблюжья
колыбель,
Растаивающая прядь.
Чем ближе смерть, прозрачнее
свирель,
Жирнее почвы пядь.
И эти кипарисы, и гора,
и удлиненный жест
Армады среди моря, и жара:
овечьих мест
Средь одуванчиков, левкоя, резеды,
Среди сгорающих олив.
Губам потрескавшимся б
горсточку воды.
Свод ночью так высок
(чуть вздрогнет под рукой)
и молчалив.
* * *
Как качаются льды
На волне, над волной,
Среди черной воды
Под луной золотой.
Белых чаек прибой
(Желтых зданий тюрьма,
На Неве, над Невой
Умирает зима), —
Как безжалостны их
Шепот, гомон, – и плач
Петропавловских игл,
И судачь не судачь
(Если сходит с ума
без нее этот град), —
обветшала сума
четверть века назад,
Остаются огни
Над рекой, над судьбой,
И мерцают они
Как прибой, как отбой.
* * *
Он умер от инфаркта.
Хрустального певца
Позолотилась карта
В преддверии конца.
Как малые побеги
Однажды написал.
Пахучий храм телеги,
Небесный сеновал.
Душа-жалейка плачет,
Как чайка на песке,
То, бедная, судачит,
То голосит в тоске.
Молчит душа-гречанка,
Мигает ей звезда.
Уходят с полустанка
На небо поезда.
10.04.02
* * *
Сиплый пар, петербургская хлябь
И воздушная сфера вокзала.
По Неве предрассветная рябь,
Как предсмертная поступь портала.
Чудный город, родной и сквозной,
Отраженья воды и гранита,
В жёлтых окнах над чёрной рекой
Облаков серебристая свита.
И когда паровозный гудок
Вдруг вплетается в траурный полдень,
Будто поезд ушёл на восток,
А на западе время не помнят,
Умолкает шарманка, ларец
Открывается, полн лепестками.
На ступеньках расцветший венец
Перед дверью, закрытой не нами.
* * *
За окном моим куст сирени,
А поётся всё тяжелей,
И кузнечик сверчит без лени
О судьбе моей.
Улетели недавно птицы.
В ожидании холодов
Листьям падающим снится
Воскрешенье плодов.
Расцветай же, бутон пятипалый,
Возвращайтесь, птицы, домой.
За друзей ушедших, усталых,
Пропоёте вы упокой.
Щебетанье, щелчки и пенье,
Стрекотание кузнеца,
Увяданье цветов сирени —
Это всё отголоски Творца.
И другого пути не бывает,
И пейзаж-то один, и день.
Увядает, себя убивает,
И опять расцветает сирень.
* * *
Сирень расцветает в неспешном саду,
Трепещут слова, словно рябь на пруду,
И ветер кудрявый, касаясь осоки,
Легко замирает на ноте высокой.
О чём этот ветер и листьевшептанье?
Тут камни живые и мертвая тайна.
О вечной любви, о внезапной разлуке,
О чёрной земле, замирающей в муке?
О птицах парящих, о лилии влажной,
О том что мгновенно, нетленно, неважно?
О иве, склонившей седое обличье,
О мире подземном, о возгласах птичьих?
О лёгкой слезе, задрожавшей на розе,
Поэзии тихой, умолкнувшей прозе?
В белом домике вдруг загорается свет,
Красный круг говорит: «Он тут».
И выходит спасатель, в жилет одет,
И к нему мертвеца несут.
Заплелись в волосах мертвеца рачки,
И моллюски в устах его,
И белесой коркой покрыты зрачки —
Льдом средь дантовых берегов.
В чёрном старом саду стоит тишина,
Кипарисы-солдаты молчат.
«Он спасет или нет?» – бормочет волна,
И летучие мыши кричат.
Читать дальше