Сергей Коноплицкий - Малышка на биткоин. И другие рассказы

Боливийский крепыш Дельгадо в детстве был весьма болезненным ребенком. Бывало, выведут его во двор погулять, а он в обморок падает. Или пойдет с ним мама на базар за боливийской селедкой, а продавцы плакать начинают от болезненности его вида. Плачут, рыдают, головы песком посыпают, а ни одного боливиано не уступят.

В школу Дельгадо пошел, но пропускал уроки физкультуры. Когда ему исполнилось 10 лет, на первый юбилей съехались все родственники Дельгадо. Из департамента Потоси приехала тетушка Санчо. Из Бени двоюродный дядя Бернардо, а из Оруро приехал странного вида пожилой человек, назвавшийся дедом Чамба.

Кто такой дед Чамба, никто вспомнить не мог, но из уважения к старшим и страха прогнать настоящего родственника его приняли и поселили на три дня в комнате Дельгадо.

Первые сутки дед Чамба почти не разговаривал. Ложась спать, он хитро подмигнул Дельгадо и, отвернувшись к стене, сразу же уснул. На второй день он участвовал в праздновании дня рождения мальчика и даже произнес какой-то странный тост на древнем языке тупинамба. Мало кто из присутствующих что-то разобрал в речи пожилого индейца, но все одобрительно закивали головами, а мама Дельгадо в очередной раз прижала сына к себе и поцеловала в макушку.

Ночью дед Чамба проснулся, сел на кровати и, растолкав мальчика, обратился к нему на чистейшем испанском:

– Слышь, малец!

– А? – спросонья ответил Дельгадо.

– Ты, это самое, чахоточник или что?

– Что?

– Я говорю, чего такой малахольный?

– Я не малахольный, дедушка, я болезненный, – честно признался парнишка.

– Хе-хе, – усмехнулся дед, – и чем это ты болеешь?

– Да никто не знает, – прошептал мальчик, – какая-то странная болезнь. Кашляю я, чихаю. Вот.

– Ты меня не грузи, – добродушно улыбнулся гость. – Я тебя вылечу.

Он достал из-под кровати свою сумку, порылся в ней и извлек маленький грязный мешочек серого цвета. Открыв его, он поманил пальцем Дельгадо.

– Загляни!

Мальчик заглянул в мешочек.

– Что ты там видишь?

– Ничего.

– Ну вот, правильно, хе-хе.

Дед Чамба тихо захихикал и откинулся на кровати. Дельгадо смотрел на него непонимающими глазами.

– Короче так, слушай сюда! – сказал дед серьезно. – В мешочке ничего нет, значит, и в тебе ничего нет. Понял? Иными словами, ты смотришь в мешочек – нет ничего. Я смотрю в тебя – тоже нет ничего! Ясно, я спрашиваю?

– Нет, – растеряно произнес Дельгадо.

– Короче, малец! Повторяю. В мешочке нет ничего! Ты видел?

– Ага.

– И в тебе я видел тоже. Понятно?

– Что видел?

– Видел тоже, что нет ничего. Понятно?

– Чего нет ничего?

– Фух! – устало выдохнул дед. – Ты меня убиваешь. Ладно, какая разница. Ложись спать!

Дельгадо послушно лег и быстро заснул. Утром он проснулся, по привычке собрался прокашляться, но не смог. Высморкаться тоже не получилось. Другие подробности мы опустим, отметив лишь, что и там все было в порядке.

Спустившись на кухню, он застал маму, которая мыла вчерашнюю посуду.

– Привет, малыш! Как спалось? – поздоровалась мать.

– Доброе утро! А где дедушка Чамба?

– Он уехал… Странный какой-то. Передавал тебе привет и вот еще это. Сказал: подарок.

Мама протянула Дельгадо маленький грязный мешочек.

– Разворачивай, мне тоже интересно! – нетерпеливо сказала она.

Дельгадо раскрыл мешочек, заглянул в него, потом посмотрел на маму и улыбнулся.

– Ну что там?

– Мама, а я здоров, – тихо сказал Дельгадо.

– Что? Дай сюда… Хм. Ничего нет. Действительно странный. У тебя в комнате ничего не пропало?

– Ничего, – уверенно сказал мальчик. – У меня ни-че-го!

На самом краю земли сидел, свесив ноги, в задумчивой позе поэт Бевзякин. На нем были лишь легкий льняной пиджак и тонкие брюки, поэтому он время от времени зябко ежился. На коленях у него лежала раскрытая тетрадь с неоконченным стихотворением:

Без причины я лгал, без улыбки смеялся,

Я с тобой лишь затем, чтоб с собой не остаться,

Ты приходишь во снах, ослепительно ярких,

Просыпаясь, кричу, потому что мне жалко:

Жалко дней и ночей, жалко смеха и слез,

Жалко всех, кто пришел и хоть что-то принес,

Жалко их по любви, по плаксивой натуре,

До чего же я слаб! Я слабак по натуре.

Последняя строчка вот уже четыре дня не давала поэту Бевзякину покоя.

Сначала ему казалось, что получилось как-то жаргонно.

– Ну что за «по натуре»? – вопрошал он себя. – Я ведь поэт, а не какой-то уголовный элемент.