Татьяна Дегтярева - Верные спутники моей жизни

А как жаль бедного Шкалика, которому, кажется, наконец, повезло (он пристроен в госпитале) и который вдруг так нелепо, так ужасно подрывается на мине.

Но совершенно сокрушает читателя судьба главного героя. При всём том, что этот юноша так мужественно, так достойно сумел перенести все тяготы, все выпавшие на его долю удары войны, не на йоту не растеряв свой нравственный состав, судьба его не стала судьбой героя в стандартном, общепринятом понимании этого слова. Он не сражен на поле боя со знаменем в руке, с призывом: «За Родину!» «За Сталина!».

Ему не выпало заслуженных орденов, славы, салютов. Умереть как-то вдруг, как бы совсем неожиданно – как это невероятно и как ужасно несправедливо. И вместе с санитаркой Ариной сокрушаешься: как же так: «Такое легкое ранение, а он умер». Почему?

Повесть Астафьева – произведение не только о собственно войне (как оно там всё было), а и о том, что то, что несёт с собой война, абсолютно несовместимо с нормальным представлением о человеческой жизни и о человеке. Взводный «философ» Ланцов так говорит об этом: «…неужели такое кровопролитие ничему не научит людей? Эта война должна быть последней! Или люди недостойны называться людьми! Недостойны жить на земле! Недостойны пользоваться её дарами, жрать хлеб, картошку, мясо, рыбу, коптить небо».

Война расчеловечивает человека. И чем тоньше его внутренняя организация, тем ему сложнее и тем вернее он гибнет. Ведь взять только взвод Бориса Костяева. Все погибли, все, кроме, может (если очень повезет), Малышева и приспособленца Пафнутьева.

Борис Костяев, вне всяких сомнений, представитель лучшей когорты своего поколения. Он и есть образчик того уникального советского человека, о котором писала Светлана Алексиевич. И тем нестерпимее читателю принять горькую правду о его смерти и захоронении. Но Астафьев с его упорным чувством справедливости, с его талантом истинного русского писателя «взятия всякой боли на себя» не щадит читателя и вопреки нашему ожиданию достойного завершения достойной жизни, заставляет увидеть и принять то, что принять сердцем невозможно. Повесть «Пастух и пастушка» – это произведение о том, что были на той войне и вот такие, как Борис, не только не умевшие, но и не желавшие сохраниться любой ценой. Отдав войне все, что только могли, они легли в землю, никому не известные и никем не прославленные. И война эта справедливо называется Великой прежде всего потому, что неопределимо велика была цена, заплаченная за победу.

По известному поверью, «на миру и смерть красна». Борису не досталось и этой малости. Вскипает читательское сердце, что даже похоронен он не как заслуженный воин, а вынужден одиноко покоиться далеко от дома в забытой богом глухой степи, обласканный разве только степными травами. И вот ведь мука: как бы никто в случившемся и не виноват. Так ли это? Или на войне как на войне?…

Ещё до настоящего знакомства с Люсей измученный физически и внутренне опустошенный чудовищным потоком невероятных зрелищ, Борис, может быть, впервые почувствовал, что теряет желание жить.

«Дрема накатывает, костенит холодом тело взводного. Чувство гнетущего, нелегкого покоя наваливается на него. Не познанная ещё, вялая мысль о смерти начинает червяком шевелиться в голове, и не пугает, наоборот, как бы пробуждает любопытство внезапной простоты своей: вот так бы заснуть в безвестном местечке, в чьей-то безвестной хате и ото всего отрешиться. Разом… незаметно и навсегда…».

Да, Борис Костяев умирает не от ран. Взращенному для самого достойного поприща юноше, выпадает на долю непосильная для чистой души ноша бытия… Весна, до которой дожил Борис, – время пробуждения сил, время надежд. И надорванная душа его, пытается как-то приспособиться к новым обстоятельствам, как-то устояться, хотя бы согреться. Но вот очередной обход врача и его вердикт: «– Подзадержались вы у нас, подзадержались».

«Борис уловил в голосе врача неприязнь и плохо спрятанное подозрение. Послышалось угодливое хихиканье той самой санитарки коротконогой, что искала повариху Люсю».

«– У нас тут не курорт, у нас санбат! У нас каждое место на счету… – напористо заговорила старшая сестра, святоликая женщина с милосердными глазами, так опрометчиво определившая лейтенанту две недели на излечение, а он вот не оправдал её надежд, лежит и лежит себе».

Жестокое слово, подлое: взвесил ли кто-нибудь хоть однажды его страшную, подчас убийственную силу. Услышанное же от человека, призванного сострадать, слово такое если и не убило, то добило. Горит сердце писателя от такого немилосердного милосердия.